Служба полусотни Дивизиона в Конвое Штаба Кавказской Армии. Служебная командировка полусотни Дивизиона в Новороссийск.
9 декабря 1919 года для несения конвойной службы при штабе Кавказской армии, в гор. Царицын была отправлена полусотня Дивизиона, составленная из молодых казаков. Назначение и отправка полусотни произошли неожиданно и с невероятной быстротой. Около полуночи указанного выше числа я получил у себя на дому приказание об отправке полусотни и о своем назначении командиром. В приказании говорилось, что ввиду спешности мне надлежит к 2 часам ночи прибыть непосредственно на вокзал, принять и проверить казаков, которые прибудут туда под командой вахмистра, подхорунжего Пелипенко* и в 4 часа утра 10-го выступить в Царицын. Одновременно с этим приказанием мне была прислана и моя лошадь. Помощником мне назначался подъесаул Нагаец Борис, явившийся также на погрузку прямо из дому.
Из-за дальности расстояния и наличия только одной колеи Кавказская – Царицын в пути находились 6 дней. На полпути на одном из глухих полустанков мы встретили тепло нас приветствовавший Английский авиационный отряд. Здесь же ожидал своей очереди движения и вагон ген. Бабиева, которому я явился с рапортом.
15 декабря полусотня прибыла на станцию Сарепта, где в это время уже находился отступивший из Царицына штаб армии, и стала по квартирам неподалеку от станции, в поселке того же названия.
Казаки несли охрану штабного поезда, а при отступлении армии к Торговой часто в стороны от дороги высылались дозоры или разъезды. Особенно мучительно было состояние лошадей, находившихся все время в вагонах, поэтому использовалась малейшая возможность для того, чтобы делать проводки.
При выездах командующего ген. Покровского на различные совещания его сопровождал командир полусотни с одним взводом. Второй взвод находился при штабе. В этот период времени стояли жестокие морозы, и службу казаков нельзя было назвать легкой.
В ночь под Новый 1920 год я сопровождал ген. Покровского со станции Шаблиевка в Тихорецкую на заседание командующих армиями с ген. Деникиным.** В Тихорецкой меня и казаков дружески приветствовала по случаю наступившего Нового Года полусотня Л-Гв. Казачьего полка под командой есаула Рыковского.***
31 января 1920 г. полусотня была отозвана из командировки и прибыла в Екатеринодар.
Через несколько дней ген. Покровский покидал Добров. армию (так у автора, правильно – Кавказскую армию, - С.Д.). Полусотня Дивизиона под моей командой сопровождала его до Новороссийска, где генерал, весьма трогательно прощаясь с казаками, благодарил в их лице Дивизион за доблестную и верную службу в течение 3 лет Гражданской войны.
Подойдя затем ко мне (полусотня была построена на пристани, куда был подан наш состав), ген. Покровский просил передать сердечный привет командиру и господам офицерам, добавив при этом, что о Дивизионе он увозит с собой одно из лучших воспоминаний его боевой жизни!
Вечером два вагона с казаками были прицеплены к скорому поезду и в полночь мы вернулись в Екатеринодар. На следующий день мною было доложено обо всем командиру Дивизиона.
Эта командировка была вызвана сильно усилившейся к этому времени активности зеленых, особенно в районе Абинская – Тоннельная, благодаря чему и движение по этой ветке нельзя было считать совершенно безопасным.
Март 1961 г.
Сан-Франциско
* Станицы Пашковской.
** А после, в эту же ночь, в Екатеринодар к Войсковому Атаману.
*** Находилась при Штабе Главнокомандующего.
1920 год наступил в аспекте весьма тяжелого положения отступавших частей Добровольческой, Донской и Кубанской армий. Сильные морозы, усталость, эпидемии различных болезней и, в добавление ко всему, неполадки и разногласия среди командующих и руководителей наверху создавали грустную и безотрадную картину борьбы за освобождение Родины! Чувствовалось приближение тяжелых испытаний…
Дивизион к началу нового года был стянут в Екатеринодар. 31 января* вернулась из командировки и службы при штабе Кавказской армии полусотня под командой есаула Лекторского и вне Дивизиона к этому времени находилась только полусотня при штабе Главнокомандующего, под командой есаула Галушкина.
Город Екатеринодар в эти дни совершенно поменял и внешний и внутренний свой лик. Десятки тысяч гражданских беженцев, военные госпиталя, административные и военные управления, тыловые учреждения армий наполнили до отказа все жилые и нежилые помещения города. Если на фронте, несмотря на всю безотрадность положения, люди не теряли, насколько было возможно, бодрости духа, то здесь царило отчаяние, доходившее почти до паники.
По улицам круглые сутки непрерывно тянулись скрипучие арбы уходящих на юг калмыков. В городе шла, чуть затихая днем и усиливаясь ночью, беспорядочная ружейная стрельба. Кто стрелял и где, установить было невозможно.
В этой охватившей город суматохе и общей напряженности как в каком-то оазисе текла спокойная строевая жизнь Дивизиона. Занятий не было, но усилена была караульная служба в Атаманском Дворце, на Военной Гауптвахте, в различных Войсковых учреждениях и у себя, в расположении Дивизиона, который был расквартирован в гостинице «Тао» и ближайших к ней домах. Кроме караулов и постов, непрерывно в город высылались конные патрули. Днем в полной боевой готовности находилась полусотня, а ночью сотня с поседланными лошадьми. Днем почти все свободные от наряда офицеры находились в сотнях, а ночью в расположении Дивизиона находилась половина их.
Конечно, тяжелая обстановка не могла не отражаться на душевном состоянии офицеров и казаков, хотя внешне это не было заметно. Но тяжелым и неожиданным ударом для офицеров явилось сообщение командира, полковника Свидина, о том, что Атаман и Войск. Правительство постановили развернуть Дивизион в Атаманский полк! Эта весть просто ошеломила всех. «Цэ мабудь комусь нашы жгутыки не дають спаты…» удачно острили казаки. На нескольких подряд совещаниях офицеры просили командира сделать все возможное для изменения этого решения Атамана, хотя всеми чувствовалось, что ничего уже исправить нельзя, да и сам полк. Свидин использовал уже весь свой авторитет и все свои силы, но достигнуть успеха не смог. Дивизион приступил к разворачиванию в Атаманский полк. Единственным компромиссом со стороны Атамана было его согласие считать первый дивизион - Гвардейским. За это все ухватились и фактически в составе наших сотен никаких изменений не произошло, добавились третья и четвертая. Хотя и полуофициально, но духовно твердо и без колебаний мы продолжали нашу службу родной части под ее вековыми штандартами, твердо веря в то, что внешне несуразная форма нашего быта скоро изменится и Дивизион восстанет вновь!... Будущее подтвердило, что мы не ошиблись.
Приходил к концу февраль. Обстановка на фронте ухудшалась, и противник, хотя сравнительно и медленно, но упорно и верно продвигался к столице Кубани. Чувствовалось приближение конца… По ночам казалось, что в городе идет сражение; настолько сильна была эта бесконечная и беспорядочная ружейная стрельба. Отступающие обозы и, главным образом, подводы калмыков совершенно забили улицы.
К общему огорчению, заболел возвратным тифом офицер Дивизиона, адъютант полка есаул Евгений Шкуропатский.
Офицеры по очереди уходили из казарм навещать своих близких. В сотнях появилось много прибывших из станиц гостей – жен и родителей казаков.
Около 7 часов вечера 2 марта я отправился домой, чтобы проститься с прибывшими в город отцом и матерью. Через очень короткое время мне был доставлен адъютантом приказ по полку, в котором говорилось, что Атаман и Войсковое Правительство завтра, 3-го марта, оставляют город. Полку в течение ночи подготовиться к выступлению, а завтра, в 10 часов утра построиться в порядке номеров сотен фронтом к казарме Тао.
Всю ночь в казармах шла суматоха. Никто не спал. Выходы в город были прекращены. Все гости покинули помещения, а внешнее и внутреннее охранение было еще больше усилено.
Утром полк построился. Шли переклички, проверялись обозы. Вахмистры по несколько раз возвращались в казармы, что-то выбрасывалось, что-то другое взамен грузилось на обозные подводы…
Туманный серый день. Чуть моросит. Чувствуем все, но не понимаем, почему так задерживаемся! Скоро узнали, что должны подравняться к выезду Атамана. Среди офицеров сильное недоумение по поводу отсутствия больного адъютанта, есаула Шкуропатского и его брата сотника Шкуропатского.
Около полудня, наконец, полк двинулся по Бурсаковской к Войсковому собору. На углу Гимназической небольшая толпа, лица знакомых и близких… Многие плачут…
Во время молебна на Соборной площади подъезжает в походной форме сотник Шкуропатский и докладывает, что не может оставить больного брата, которому стало много хуже. Новый удар для нас…
Идем по Бурсаковской к Екатерининскому скверу. Впереди уже двигается Войсковая колонна. Проходим Дворец, памятник Екатерине Великой, Гауптвахту, слева заканчивается забор Городского сада, и мы на открытом шоссе к железнодорожному мосту. Прощай, Екатеринодар!!!
Получено приказание, с 1-й сотней вернуться в район Дворца и прикрыть отход отдельных групп и обозов.
Снова в городе. От Городского сада просматриваю в бинокль Борзиковскую. Мертво! Какие-то одиночки изредка перебегают улицу. Стрельба почти прекратилась.
Около 4 часов вечера увожу сотню и после 5-ти перехожу Железнодорожный мост через Кубань.
Свернув сразу влево, погрузились в непролазную грязь. Дождь усилился. Наступила темнота. Повсюду стояли погрузшие в грязное месиво повозки с обозным имуществом, денежные ящики, орудия, калмыцкие арбы и прочее. Лошади выбивались из сил…
Совсем поздно, наконец, пришли в аул Тохтомукай, до отказа забитый частями и беженцами. Со стороны Екатеринодара всю ночь доносились взрывы, а сквозь туман и слякоть просвечивало красное зарево. Рано утром 4-го выступили в южном направлении, двигаясь уже по пересеченной местности. Главной массы армии почти не видим, так как на полк возложена задача по обеспечению правого фланга. Очень скоро получаем приказание выбить противника из района станиц Пензенская – Саратовская. Обе сотни Дивизиона в течение дня ведут бой с пехотой противника, а к вечеру заставляют его оставить указанные станицы. Несли первые потери убитыми и ранеными казаками. Двигаясь в дальнейшем в общем направлении на Чернорморскую, Линейную и Хадыженскую, полк шел в голове или на флангах армии, прикрывая ее путь к берегу Черного моря. Общая картина отступления производила к этому времени удручающее впечатление. Под влиянием голода, крайнего переутомления, полной неопределенности и безусловной растерянности, вместе с разногласиями старших строевых начальников с одной стороны и Войскового возглавления с другой, в частях заметно наступил кризис воинской морали. Более слабые теряли воинский облик и перемешиваясь с беженцами увеличивали изнуренную, утопающую в грязи, голодную серую массу…
Ночью с 16 на 17 марта полк прибыл и остановился на окраине стан. Хадыженской. На каждую сотню было предоставлено по одному двору. Утром стали приводить себя в порядок, сокращать обоз и… составлять требования на довольствие и фураж, мечтая откуда-то его получить. Увы, это осталось лишь мечтами!
Лошади были в жутком состоянии. Произведенный утром осмотр показал, что весьма большой процент был чесоточных, худосочных, с мокрецами и другими болезнями, не говоря уже о том, что почти все лошади имели объеденные хвосты и гривы. Положение конского состава произвело на офицеров удручающее впечатление, особенно ввиду предстоящего перехода через горный перевал.
* Все даты по старому стилю.