Поиск по форуму


Еврейский вопрос в русской литературе

Аватара пользователя
Харбин
Сообщения: 1496
Зарегистрирован: 03 окт 2013, 11:40
Откуда: Омск
Контактная информация:

Еврейский вопрос в русской литературе

Сообщение Харбин »

ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ, одна из проблемных тем русской литературы, критики и публицистики; отражение духовного конфликта между православным мировоззрением и идеологией иудаизма. Тема духовной брани между истиной православного вероучения и ложной идеей расового превосходства талмудистов получила развитие в устно-поэтической традиции, летописных сводах, святоотеческой, древнерусской литературе.
Русские предания хранят память о столкновении славянских племен с Хазарским каганатом, торгово-паразитическим государством, совершавшим набеги на Русь еще до Крещения в VIII в. В образе Казарина и Жидовина обобщены черты представителей правящего класса евреев-талмудистов, захвативших господство над тюркско-монгольским населением Хазарии. В борьбе с «царем иудейским и силою жидовскою» закалялся богатырский дух русского ратника. Один из вариантов былины об Илье Муромце повествует о битве с великаном по имени Жидовин, которого одолели русские богатыри.
Фольклорная традиция, т. о., зафиксировала весьма важное историческое событие — разгром русскими дружинами под водительством кн. Святослава Хазарского каганата. С падением иудейской столицы Итиль в 965—69 прекратилось разграбление южной окраины славянского государства, что дало возможность укрепить будущий духовный центр христианской цивилизации.
Часть иудейской верхушки после падения Хазарии перебралась на западные земли славян, впоследствии оказавшиеся под влиянием Польши, обустроив там себе новую почву для ростков веры «избранного народа». В то время как на Руси крепла и развивалась самобытно-национальная православная цивилизация, в Западной Европе христианство сдавало свои духовные позиции. Историки свидетельствуют о распространении антихристианских реформаторских движений под влиянием иудейских сект. Ереси проникали и на русскую землю, с ними велась ожесточенная борьба.
Торгашеский дух еврейских общин, стремление иудеев возвыситься над коренным населением и над всеми народами мира были в корне противоположны началам добротолюбия Православной веры, вызывали неприязнь у русского населения. Иудейские купцы в Киеве часто провоцировали народные возмущения против спекулянтов, о чем сообщают русские летописные своды (Воскресенский список). Отрицательное отношение к иудаизму носило на Руси религиозный характер.
Венцом древнерусской духовной мысли стало «Слово о Законе и Благодати» митр. Илариона, в котором сформулировано отличие православного мировоззрения от талмудистского. Православная философия держится на признании добра как высшего блага, стремление к этому благу признается спасительным для души человеческой. Святая Русь, следуя за Христом, отвергает ветхозаветный формализм Закона, ветхозаветного человека, живущего земным упоением, в страстях и зле. Русская мысль в лице митр. Илариона обозначила рубеж противостояния Добра и Зла, их земного воплощения — национально-религиозного опыта народов. Осуждая кастовый характер талмудистов, митр. Иларион указывал: «…Иудеи в Законе ищут свое оправдание, христиане на Благодати основывают свое спасение; и если иудейство оправдывается законом, то христиане Истиной и Благодатью не оправдываются.
Иудеи веселятся о земном, христиане же пекутся о небесном. И кроме того, оправдание иудейское скупо и завистливо, оно не простирается на другие народы, но остается в одной Иудее; напротив, христианское спасение щедро и благостно, растекается на все земли». Т. о., через Благодать, т. е. Истину Православной веры, открывается путь спасения не только для русского, но и др. народов, коль скоро они способны подняться до принятия истины в ее христианско-православном изложении.
Владимир Мономах принял на совете князей закон о выселении иудеев: «Ныне из всея Русские земли всех жидов высылать и впредь их не впущать».
Тем не менее иудеи проникали в русские города и даже участвовали в заговорах против русских князей. Предательское убийство св. кн. Андрея Боголюбского новообращенными Анбалом и Офремом зафиксировано в летописи; верный слуга князя Кузьма обращается к убийце не иначе как «еретиче» и «жидовине». Летописное повествование о коварном убиении одного из лучших русских князей раскрывало характер отношения иудеев к христианству, когда они «принимали крещение» с целью проникновения во властные структуры.
По мере того как укреплялась православная государственность, в западнорусских землях складывался союз католиков и иудеев. По признанию самих еврейских историков (Ю. Гессен), в ХV—ХVIII вв. центром иудаизма стало немецко-польское еврейство, которое к ХVI в. в городах Польши и Литвы стало уже средним классом. К этому же времени относится и насильственное распространение Брестской Унии на Украине, что привело к закабалению русского населения польскими помещиками и католическим духовенством. Часть украинского дворянства поддержала Унию, тогда как простой народ продолжал держаться Православия. Гонения на Русскую церковь осуществлялись католиками с помощью иудеев: православные храмы отдавали на откуп иудеям, надеясь тем самым отвратить русских людей от Православия. «Церкви не соглашавшихся на унию прихожан отданы жидам в аренду, и положена в оных за всякую отправу денежная плата от одного до пяти талеров», свидетельствуют исторические источники (Маркевич Н. История Малороссии. Киев, 1842). В «Истории Русской Церкви» архиеп. Филарета указывается, что «храмы…. отданы были в аренду жидам; ключи храмов и колоколен перешли в жидовские корчмы. Нужно совершать требу — иди торговаться с жидом, для которого золото — идол, вера Христова — предмет злобных насмешек и ругательств. Приходилось платить до пяти талеров за каждую литургию, то же самое за крещение и погребение. Униат свободно получал, где и как хотел, пасхальный хлеб, а православный не мог печь его сам и покупал не иначе, как у жида и по жидовской цене. На просфоре, купленной для поминовения за здравие или упокой, жид делал знак углем — и только тогда она могла быть принята к жертвеннику».
Экспансия католицизма и иудаизма носила воинствующий, антихристианский характер, грозила гибелью коренным началам Православной веры, а вместе с ней и государственности. Потому наступление с Запада было опаснее татарского гнета.
Не случайно Н. В. Гоголь в повести «Тарас Бульба» обратился именно к этому периоду нашей истории — героическому времени борьбы с Польско-Литовской шляхтой. В повести много хронологических неточностей: вначале события отнесены к ХV в., затем упоминается ХVI в., а некоторые детали свидетельствуют о сер. ХVII в. Причину такого столь вольного обращения с историческими фактами исследователи видели в условно-романтическом характере повествования. Но думается, что для Гоголя не столь важно было соотнести события с точными десятилетиями конкретного века, но указать на особый и долгий период нашей истории, когда испытывалась стойкость русского национально-религиозного самосознания, твердость в защите коренных основ жизни. И если вспомнить признание еврейского историка Ю. Гессена о действиях иудаистов в Польше и Литве в ХVI—ХVIII вв., то указание Гоголя именно на эти века становится глубоко символичным. Вот один из поворотных эпизодов сюжета, когда посыльный рассказывает казакам о кощунственном посягательстве на русскую веру:
«— Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые теперь не наши.
— Как не наши?
— Теперь у жидов они на аренде. Если жиду впредь не заплатишь, то и обедни нельзя править.
— Что ты толкуешь?
— И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя».
Это известие всколыхнуло всю сечь разом и превратило ее в «грозную силу негодования». Гоголь указывает на одну из причин столь бедственного положения в Малороссии: «Э, как попустили такому беззаконию? А пробовали бы вы, когда пятьдесят тысяч было одних ляхов, да и, нечего греха таить, были тоже собаки между нашими — уж приняли их веру». «Многие перенимали уже польские обычаи, заводили роскошь, великолепные прислуги». Так развивается в повести тема соблазна и гибели человеческой души. Ослабев перед прелестью чужеземных соблазнов, сдается младший сын Тараса Бульбы — Андрий («И погиб казак!»). В порыве страсти Андрий отказывается от родины: «Отчизна есть то, чего ищет душа наша, что милее для нее всего». Эти рассуждения напоминают либерально-космополитические установки диссидентствующих писателей еврейского происхождения 60-х ХХ столетия. Известно, что слабому сердцу «милее всего» комфорт земной жизни. Но твердость в вере, сыновий долг перед родиной и честь требуют от человека напряжения сил духовных. Поэтому в образных характеристиках Гоголя угадываются тревожные раздумья православного мыслителя о судьбе русского народа. Ни о каком ложном гуманизме в данном случае не могло быть и речи: или сломить врага, отстоять свою самобытную веру, или покориться ему. Оттого так непреклонен Тарас Бульба в своем решении пресечь зло, даже если оно исходит от собственного сына — осознать трагическое мужество отца, убивающего сына, можно только с позиции автора, который в лице главного героя вывел идеальный образ защитника Православия. Это коренной русский характер, созданный «для бранной тревоги» и поднимающий меч только во славу христианства. Тарас венчает собой собирательный образ русского товарищества, братства во Христе: «Это было точно необыкновенное явление русской силы: его вышибло из народной груди огниво бед».
Сквозная тема повести — участие евреев в западной экспансии, жизнь еврейских общин, селившихся рядом с Сечью. Евреи, как показывает Гоголь, приспособились к соседству с запорожцами, выгодно используя лихую казацкую вольницу для извлечения прибыли. Даже страх стихийного возмущения против мошенничества не останавливал плутов. Психология лавочника, приспособленца раскрыта в образе Янкеля и его соплеменников. Янкель деловито собирается вместе с казаками в поход, после того, как Бульба пощадил его и спас от гнева товарищей: «“Пусть пан только молчит и никому не говорит, между казацкими возами есть один мой воз; я везу всякий нужный запас для казаков и по дороге буду доставлять всякий провиант по такой дешевой цене, по какой еще ни один жид не продавал; ей-Богу, так, ей-Богу, так”.
Пожал плечами Тарас Бульба, подивившись жидовской натуре, и отъехал к табору».
Евреи успешно лавировали между Шляхтой и Русью, организовывая свой гешефт. Приметы племенного быта евреев, характерные особенности темперамента, поведения, обусловленные иудаизмом, достоверно воспроизводятся в повести. Измученный тоской по старшему плененному сыну, Тарас Бульба решается разведать во что бы то ни стало, жив или нет Остап. Оставалось одно — прибегнуть к хитрости, т. е. обратиться к Янкелю, в надежде, что человек помнит добро. Но душе корчмаря чужда благодарность: «Тарас вошел в светлицу. Жид молился, накрывшись своим довольно запачканным саваном, и оборотился, чтобы в последний раз плюнуть, по обычаю своей веры, как вдруг глаза его встретили стоявшего назади Бульбу. Так и бросились жиду прежде всего в глаза две тысячи червонных, которые были обещаны за его голову; но он постыдился своей корысти и силился подавить в себе вечную мысль о золоте, которая, как червь, обвивает душу жида». Оживился Янкель только при виде денег, которые предложил Бульба за помощь, их сумма была в два раза выше той, которую обещали поляки за поимку Тараса.
Гоголь обращает внимание на род занятий Янкеля в приграничной полосе: «Он уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно озадачил свое жидовское присутствие в той стороне… как после пожара или чумы, выветрился весь край». В такой обобщенной характеристике угадывается в целом типичное отношение к христианскому миру представителей иудаизма. Пророческое значение повести Гоголя не сразу оценила русская общественность. Лишь в н. ХХ столетия в трудах М. О. Меньшикова находим точную характеристику замысла Гоголя: «Судя по “Тарасу Бульбе”, где “рассобачий жид” изображен во всей правде народного его понимания, Гоголь далек был от идеи не только “полноправия”, но даже “равноправия” еврейского. Борьба запорожских рыцарей, наша русская “Илиада”, представлена Гоголем не с турками, не с крымскими татарами, а с наиболее заклятыми врагами малорусской и общерусской народности — с поляками и евреями. Так понимал Гоголь, коренной русский человек, вынесший душу свою из недр народных. Он нашел в истории, то есть в самой природе, вековой отпор польщине и жидовству и воспел этот отпор, одобрил всем пафосом своей души» (М. О. Меньшиков. Он не ваш. 1909). Меньшиков обращает внимание на повествование «во всей правде народного понимания», что свидетельствует о глубоком реализме Гоголя, о полноте и верности исторической действительности. Это в полной мере подтверждается и словами И. С. Аксакова, который еще прежде в 1881 высказывался на страницах газеты «Москва» по вопросу о расселении евреев в России: «Все песни казацкой эпохи, до сих пор живущие в народе, воспевают по преимуществу подвиги казацкой расправы с жидами и ляхами, которые отдавали жидам на откуп православные церкви».
Необходимо помнить, что на последнюю треть ХV — н. ХVI в. приходится пик «ереси жидовствующих», после разоблачения которой русские цари ужесточили ограничение для иудеев. Иудаизм показал свою враждебность по отношению к государству и народу. Русская держава боролась за чистоту веры, против врагов Христовых, а не против этносов. Прп. Феодосий, игум. Печерский, в своем Поучении о казнях Божиих указывал: «Божии суть врази: жидове, еретицы, держаще кривую веру, и прящейся по чужой вере».
Вплоть до ХХ в. русская власть пыталась ограничить деятельность иудеев и не допустить их в страну. Иван Грозный запрещал въезд иудеев в Россию, т. к. «от них многие лиха делаются». Это была политика, охраняющая государство от разложения.
Когда в состав России были возвращены западнорусские земли, оккупированные Польшей, число иудеев в русском государстве увеличилось многократно. Государыня Екатерина II признавалась: «Русское государство столкнулось с самыми многочисленными еврейскими массами, бывшими в Европе». Поток иноверцев устремился в центральные области России. Чтобы остановить их продвижение, была введена «черта оседлости», за пределы которой евреи не могли выезжать. «Черта оседлости» простиралась на всю Беларусь, Екатерининскую и Таврическую области.
В Белоруссии небольшие города назывались местечками (от польского «място» — город; у Даля — посад, селение в виде городка, местечко). Иудеи по привычке селились именно в таких небольших городках. С течением времени в русском языке закрепились выражения «местечковый юмор», «местечковые манеры». Определение «местечковый» стало синонимом еврейского поведения.
До сер. ХIХ в. русские писатели свое творчество подчиняли интересам государства, не только воспевали державные успехи России, но и аналитически оценивали идеологическую ситуацию. А. Кантемир писал: «По мудрости Государей российских Великая Россия доселе есть единственное государство европейское, от страшной жидовской язвы избавленное. Но зело тайно иудеи, притворно в христианство пришедшие, в Россию ныне проникают и по телу ее расползаются…. Посему за кознями и происками жидовскими зорко следить надобно». Творческий дух русского писателя был неотделим от государева дела, т. к. в большинстве своем писатели были людьми служилыми, честно выполнявшими свой долг.
Имп. Павел I поручил Г. Р. Державину провести специальное исследование еврейского религиозного и общественного быта. Записка Державина открывала многие тайны еврейского самоуправления (кагалов) в западных окраинах России. Он отмечал жестокую эксплуатацию христиан талмудистами и предлагал программу по выходу из кризисной ситуации. При Александре I Державин стал членом Комитета о благоустройстве евреев в 1802. Он подготовил еще одну записку «Об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного, обуздании корыстных помыслов евреев, и о их преобразовании и о прочем». Но тогда уже стало сказываться влияние масонов на государственные решения, и предложения Державина — генерал-губернатора игнорировали. Еврейский мир постарался, чтобы неугодного раввинам чиновника Державина убрали с должности, а в случае неудачи посчитали возможным «посягнуть на его жизнь». Т. о., кагальная обособленность евреев усиливалась вопреки желанию государственных мужей как-то включить еврейские общины в государственную жизнь России.
В ХIХ в. в общественном сознании окончательно закрепился устойчивый образ еврея, с характерными психологическими чертами, мировоззрением, меркантильным образом жизни. Этот тип получает отражение в творчестве и публицистике А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Н. С. Лескова, Ф. М. Достоевского, М. Е. Салтыкова-Щедрина, В. В. Крестовского, П. Д. Боборыкина, А. П. Чехова и др. С этим типом связано осуждение страсти к золоту, ростовщичества, стяжательства, обмана, мошенничества — тяжких пороков человеческой натуры.
Образ ростовщика-еврея выведен в поэме А. С. Пушкина «Скупой рыцарь». Соломон — типичный представитель торгашеского клана. Пользуясь отчаянным положением молодого рыцаря, он предлагает ускорить кончину скупого отца — отравить родителя, но так, чтобы преступление не обнаружилось. Соплеменник Соломона — Товий — «торг ведет иной — // Он составляет капли… // Ни вкуса в них, ни цвета не заметно; // А человек без рези в животе, // Без тошноты, без боли умирает». Соломон в таком «решении» проблемы не видит ничего предосудительного, тем более что после смерти отца наследник сможет расплатиться с кредитором. В диалоге Альбера с Жидом раскрываются отвратительные черты ростовщичества, замешанного на подлости и цинизме. Убедившись, что Альбер не пойдет на сделку с совестью (как он ни зол на отца, но все же не опускается до убийства), Соломон отступает со словами: «Простите: я шутил». Взбешенный Альбер с горечью восклицает: «Вот до чего меня доводит // Отца родного скупость! Жид мне смел // Что предложить!».
Зловещая тень ростовщичества, утверждающего власть золота над душой человека, вызывала тревогу в обществе. Эта тема расширялась в отечественной прозе (в антинигилистическом романе А. Ф. Писемского «Взбаламученное море» выведен образ откупщика Галкина и его сыновей), в т. ч. и в сатире М. Е. Салтыкова-Щедрина. В романе «Современная идиллия» резкими, беспощадными (что было свойственно художнику) штрихами обозначен дух меркантильной эпохи, опустошительного наступления капитала на жизнь. Братья Ошмянские, Вооз и Лазарь, символизируют предпринимательство, основанное на грабеже и разбое: «Еврей не дремал: рубил леса, продавал движимость, даже всех крупных карасей в пруде выловил… Правда, что он уже был сыт по горло и даже сам нередко мечтал пуститься в более широкое плавание, но оставалась еще одна какая-то невырубленная пустошонка, и он чувствовал смертельную тоску при одной мысли, что она выскользнет у него из рук».
Об этом же рассказывает в одном из своих произведений Г. И. Успенский: «Приходит крестьянин к жиду, просит рубль серебром в долг и дает в заклад полушубок. Жид берет полушубок и говорит, что процентов на рубль в год будет тоже рубль. Мужик соглашается и взял рубль. Но только что он хотел уйти, как жид говорит ему: “Послушай, тебе ведь все равно, когда платить проценты, теперь или через год”.
Мужик соглашается с этим и говорит: “Все равно”. — “Так отдай теперь и уж не беспокойся целый год”. Мужик и с этим согласился и отдал рубль, чтобы уж совсем не беспокоиться о процентах. Отдав рубль, он приходит домой и без денег, и без полушубка, и в долгу».
Ф. М. Достоевский фиксирует в своих героях скряжничество как черту еврейского менталитета. Делец Лужин в романе «Преступление и наказание» «более всего на свете любил и ценил … добытые трудом и всякими средствами, свои деньги: они равняли его со всем, что было выше его». Как видим, не гнушался герой «всякими средствами». По «научной» теории Лужина возлюбить нужно «прежде всех одного себя», свой экономический интерес. Такие рассуждения прямо выводят читателя на ветхозаветные иудейские принципы жизни, которые исповедует Лужин. Потерпев фиаско в своих циничных расчетах на безропотность и беззащитность Авдотьи Раскольниковой, Лужин анализирует свои действия: «Ошибка была еще, кроме того, и в том, что я им денег совсем не давал, — думал он, грустно возвращаясь в каморку Лебезятникова, — и с чего, черт возьми, я так ожидовел?».
Глава семейства Карамазовых, Федор Павлович, человек безнравственный и разгульный, но вместе с тем, как замечает Достоевский, всегда «устраивал делишки свои … почти всегда подловато…. Года три-четыре по смерти второй жены он отправился на юг России и под конец очутился в Одессе, где и прожил сряду несколько лет. Познакомился он сначала, по его собственным словам, “со многими жидами, жидками, жидишками и жиденятами”, а кончил тем, что под конец даже не только у жидов, но “и у евреев был принят”. Надо думать, что в этот-то период своей жизни он развил в себе особенное умение сколачивать и выколачивать деньгу». Так что определение карамазовщины нельзя ограничить только сладострастием и безудержным разгулом. Карамазовщина как явление социальной жизни характеризуется стяжательством, стремлением к материальному взамен истины духовной. Это пагубное стремление, как считал Достоевский, развивается в мире под влиянием идей иудаизма. В публицистических выступлениях писателя четко сформулирована мысль о противостоянии двух типов цивилизации: христианства и иудаизма. Из «Дневника писателя» за 1877: «Уж не потому ли обвиняют меня в “ненависти”, что я называю иногда еврея “жидом”? Но, во-первых, я не думал, чтобы это было так обидно, а во-вторых, слово “жид”, сколько помню, я упоминал для обозначения известной идеи: “Жид, жидовщина, жидовское царство и пр”. Тут обозначалось известное понятие, направление, характеристика века. Можно спорить об этой идее, не соглашаться с нею, но не обижаться словом». «Наступает вполне торжество идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные и даже народной гордости европейских народов. Наступает, напротив, материализм, слепая, плотоядная жажда личного (курсив Ф. М. Достоевского) материального обеспечения, жажда личного накопления денег всеми средствами — вот все, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу, вместо христианской идеи спасения лишь посредством теснейшего нравственного и братского единения людей». «Еврей предлагает посредничество, торгует чужим трудом. Капитал есть накопленный труд; еврей любит торговать чужим трудом! Но все же это пока ничего не изменяет: зато верхушка евреев воцаряется над человечеством все сильнее и тверже и стремится дать миру свой облик (выделено мною. — Н. Г.) и свою суть. Евреи все кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О Боже! Да разве в этом дело? Да и вовсе мы не о хороших или дурных людях теперь говорим. И разве между теми нет тоже хороших людей? Разве покойный парижский Джемс Ротшильд был дурной человек? Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской (курсив Достоевского), охватывающей весь мир, вместо “неудавшегося” христианства…».
Бурная политическая жизнь страны, необходимость обсуждать злободневные идеологические, нравственные и литературные темы заставляла писателей обращаться к публицистике, журнальной, редакторской деятельности. Журналы «Время», «Эпоха», «Гражданин», издаваемые Ф. М. Достоевским, отстаивали идеи почвенничества, патриотического служения православной отчизне. Разговор Достоевского с читателем принял форму «Дневника», в котором писатель полемизировал с либералами-западниками, пророчески предугадывал судьбу мира, променявшего христианство на золотого тельца.
Введение системы питейных откупов, позволявшей евреям-откупщикам (Гинзбургу, Горфункелю, Бернадскому и мн. др.) получать огромные деньги на спаивание русского народа, нашло отклик во многих произведениях русской литературы и публицистики. Так, А. К. Толстой в стихотворении «Богатырь» писал:

За двести мильонов Россия
Жидами на откуп взята —
За тридцать серебряных денег
Они же купили Христа.

И много Понтийских Пилатов,
И много лукавых иуд
Отчизну свою распинают,
Христа своего продают.

Стучат и расходятся чарки,
Рекою бушует вино,
Уносит деревни и села
И Русь затопляет оно.

Об опасности распространения талмудического духа наживы, стяжательства, антипатриотизма предупреждает Н. А. Некрасов. В поэме «Современники» он, утрируя местечковый говор, вводит «еврейскую мелодию»:

Денежки есть — нет беды,
Денежки есть — нет опасности
(Так говорили жиды,
Слог я исправил для ясности).

Вытрите слезы свои,
Преодолейте истерику.
Вы нам продайте паи,
Деньги пошлите в Америку…

Денежки — добрый товар, —
Вы поселяйтесь на жительство,
Где не достанет правительство,
И поживайте как — царрр!

И. С. Аксаков, после смерти А. С. Хомякова (1860), стал ведущим славянофильским редактором и издателем. На страницах газет «День», «Москва» и «Русь» он стремился довести до читателя истинное понимание важнейших политических событий, среди которых вопрос о расширении прав иудеев был одним из злободневных в публицистике 60—80-х ХIХ в. Протестуя против этого «расширения», И. С. Аксаков писал: «Можно предположить, что никогда никто из этих ревнивых заступников за еврейство и не заглядывал в наши южные и западные губернии, потому что даже поверхностное знакомство с краем не может не вызывать добросовестного человека на серьезное размышление о способах избавления от тирании еврейского могущественного кагала, о создании сносных не для евреев, а для русских социальных и экономических условий существования». «Шинкарь, корчмарь, арендатор, подрядчик — везде, всюду крестьянин встречает еврея: ни купить, ни продать, ни нанять, ни наняться, ни достать денег, ничего не может он сделать без посредства жидов — жидов, знающих свою власть и силу, поддерживаемых целым кагалом (ибо все евреи тесно стоят друг за друга и подчиняются между собой строгой дисциплине), и потому дерзких и нахальных». «Либерализм относительно евреев — кабала для русского населения; образ действий, согласный будто бы с указаниями “современного прогресса”, другими словами — снятие плотины, задерживающей напор на остальную Россию еврейского потока, в сущности послужил бы только к регрессу русского народа, ибо остановил бы его самобытное экономическое развитие». «Если еврейский вопрос действительно будет рассматриваться теперь в высших правительственных сферах, то единственное правильное к нему отношение — это изыскание способов не расширения еврейских прав, но избавление русского населения от еврейского гнета. Гнет этот пока экономический, но с распространением высшего образования в еврейской среде, повторяем, он примет иной вид и образ — образ гнетущей русский народ “либеральной интеллигенции”, да еще, пожалуй, во имя народа».
Писатель В. В. Крестовский, автор «Петербургских трущоб», направил редактору «Русского вестника» Н. А. Любимову письмо, которое получило не меньшую популярность, чем известное послание В. Г. Белинского Н. В. Гоголю. Крестовский выразил, вслед за Достоевским и Аксаковым, озабоченность русских людей наступлением космополитов на коренные начала национального жизнеустройства: «Мысль моя, коли хотите, может быть выражена двумя словами: “Жид идет!” Понятно ли?… куда ни киньте взгляд, повсюду вы видите, как все и вся постепенно наполняется наплывом жидовства. И это не у нас только — это и в Европе, и даже в Америке, которая наконец тоже начинает кряхтеть от жидовства. Это явление общее для всего “цивилизованного” мира индоевропейской расы, обусловливаемое одряблением ее; одрябление же есть последствие того, что раса вообще разменяла себя на мелочи; так, например, идея христианской религии заменилась более дешевой, но зато более удобной идеей “цивилизации”, вместо христианской любви мы выставили гуманность и т. д. …жид — космополит по преимуществу и для него нет тех больных вопросов, вроде национальной и государственной чести, достоинства, патриотизма и пр., которые существуют для русского, немца, англичанина, француза».
Русская журналистика в лице своих лучших представителей защищала национально-государственные приоритеты в условиях масштабного наступления века «цивилизации», биржевого спекулятивного бизнеса, иудаистского духа разрушения. М. О. Меньшиков открыто выступал на страницах газеты «Новое время» против еврейского засилья в политических и экономических сферах управления. С его именем в русской истории, критике и публицистике связан взлет имперского национально-религиозного сознания накануне трагического крушения государства Он был расстрелян большевиками в 1918 за свои обличительные статьи, за день до расстрела он написал: «Запомните — умираю жертвой еврейской мести». Творческая сила идей, высказанных Меньшиковым, поражает сегодняшнего читателя провидческой глубиной. Он считал, что русскому сознанию не достает воли в борьбе с инородческой смутой. «В чем должна состоять русская оборона? — вопрошал Меньшиков в 1911. — В общем и стихийном отпоре еврейскому племени, хотя бы совершенно мирном. Правительство наше должно же наконец убедиться, что евреи с ним соперничают и по всем направлениям посягают на чисто правительственную роль… Хитрое племя оставляет нашим сановникам пышные звания и титулы, а себе отбирает втихомолку силу действительного влияния и даже силу распоряжения. Не сочтите последнее слово преувеличением. Захватив форум общества — печать, евреи сделались настоящими хозяевами либеральной партии, самой многочисленной в России и до сих пор самой влиятельной. Либералами радикально-еврейской марки, проще — жидокадетами переполнены все наши государственные и общественные учреждения…
Мне кажется, в этом национальная наша опасность. Нельзя великому народу отказываться от элементарной необходимости иметь национальную власть… Только при национальной власти народ свободен, ибо сам владеет собой…
Скоро дойдет до того, что в своей собственной стране, в век политической свободы русский человек потеряет право свободного мнения: и печатать, и говорить с кафедры он будет в состоянии только то, что угодно евреям. Скоро русскому человеку нельзя будет отдать своих детей в школу, не захваченную евреями или их прихвостнями. Скоро нельзя будет найти русского врача или русского адвоката, так как эти профессии сплошь захватываются евреями. Скоро нельзя будет послушать русской музыки или посмотреть русской драмы, так как и консерватория, и театральные школы уже превратились в еврейские местечки. Скоро трудно будет, как в западном крае, найти христианский магазин, фабрику, мастерскую без опасности еврейской фальсификации. Скоро нельзя будет, даже обладая талантом и энергией, получать трудовой кусок хлеба иначе как из рук жида. Доживем, может быть, до того, что и храмы наши, как в эпоху Тараса Бульбы, будут в еврейской аренде. Мне кажется, киевский зловещий выстрел (убийство П. А. Столыпина. — Н. Г.) должен пробудить непробудно дремлющее русское христианство».
Но дремлющая и беспечная русская общественность сдавала свои позиции под натиском «либеральной интеллигенции». Уже в к. ХIХ в. выходцы из еврейских кругов стали играть заметную роль в литературно-общественном движении, особенно в критике. Именно критическая деятельность более всего подходила для создания своего рода негласной цензуры, которая следила за антиеврейскими настроениями среди литераторов. Постепенно эти критики занимали доминирующее положение в литературном процессе. Они же и определяли направление художественной мысли, тематику литературных произведений, приветствуя гл. обр. произведения острокритического пафоса в отношении русской действительности. На эту особенность развития русской литературы обратил внимание А. П. Чехов: «Такие писатели, как Н. С. Лесков, И. С. Максимов не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее форм, ее юмора, совершенно непонятного для них, и видящие в русском человеке ни больше ни меньше, как скучного инородца. У петербургской публики, в большинстве руководимой этими критиками, никогда не имел успеха Островский, и Гоголь уже не смешит их».
Критики не простили Чехову негативного изображения еврейского характера. В рассказе с символическим названием «Тина» Чехов рисует образ нервной, но чрезвычайно изворотливой особы — Сусанны Моисеевны — наследницы водочного производства. На глазах у изумленного кредитора Сусанна уничтожает вексель, по которому ей следует оплатить долги, а затем вовлекает его в преступную связь. Поручик Сокольский с недоумением признается брату: «Первый раз в жизни наскочил на такое чудовище! Не красотой берет, не умом, а …наглостью, цинизмом». Повествование, как это часто бывает у Чехова, пронизано грустным чувством уныния при мысли о том, как люди «могут унижать себя до такой жалкой, грошовой веселости!». Посетителям в гостиной Сусанны неловко, «точно место, где они встретились, было непристойно». Тина непристойности, мелочности затягивает обывателей, лишая их человеческого облика.
Метко характеризует действия сплоченных еврейских групп Куприн в письме к Ф. Д. Батюшкову, 16 марта 1909: «Можно печатно, иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуй-ка еврея! Ого-го! Какой вопль поднимется среди этих фармацевтов, зубных врачей, докторов и особенно громко среди русских писателей, — ибо, как сказал один очень недурной беллетрист Куприн, каждый еврей родился на свет божий с предначертанной миссией быть русским писателем». Еврей «стихийным кровным презрением презирает все наше, земляное. От того-то он так грязен физически, от того-то во всем творческом у него работа второго сорта, от того он опустошает так зверски леса, от того равнодушен к природе, истории, чужому языку… Но есть одна, — одна только область, в которой простителен самый узкий национализм. Это область родного языка и литературы. А именно к ней еврей, вообще ко всему приспосабливающийся — относится с величайшей небрежностью… Ведь никто, как они, внесли и вносят в прелестный русский язык сотни немецких, французских, польских, торгово-условных, телеграфно-сокращенных, нелепых и противных слов <…> Ради Бога, избранный народ! иди в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты — куда хотите! Но не трогайте нашего языка, который Вам чужд и который даже от нас, вскормленных им, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения. А вы впопыхах его нам вывихнули и даже самого этого не заметили, стремясь в свой Сион. Вы его опоганили, потому что вечно переезжаете на другую квартиру и у вас нет времени, ни охоты, ни уважения для того, чтобы поправить свою ошибку <…> Писали бы вы, паразиты, на своем <...> жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем, совсем русскую литературу. А то они привязались к русской литературе, как иногда к широкому, умному, щедрому, нежному душой, но чересчур мягкосердечному человеку привяжется старая истеричная, припадочная проститутка, найденная на улице, но по привычке ставшая давней любовницей. И держится она около него воплями, угрозами скандалов, угрозой отравиться, клеветой, шантажом, анонимными письмами, а главное жалким зрелищем своей болезни, страсти и изношенности. И самое верное средство — это дать ей однажды ногой по заднице и выбросить за дверь в горизонтальном направлении».
О пагубном воздействии еврейства на русскую литературу свидетельствовали многие современники, даже стоявшие на противоположных общественных позициях. «Главарями национальной культуры, — писал в 1909 А. Белый, активно сотрудничавший с либеральными и социалистическими кругами, — оказываются чуждые этой культуре люди…». «Евреи, — отмечал он, — народ иной, чуждый задачам русской культуры; в их стремлении к равному с нами пониманию скрытых возможностей Русского народа мы безусловно против них». Русское общество должно понять, что еврейская «штемпелеванная культура» не культура вовсе. Русский писатель А. Белый обеспокоен тем, что «чистые струи родного языка засоряются своего рода безличным эсперанто из международных словечек, и далее: всему оригинальному, идущему вне русла эсперанто… объявляется бойкот. Вместо Гоголя объявляется Шолом Аш, провозглашается смерть быту, учреждается международный жаргон… рать критиков и предпринимателей в значительной степени пополняется однородным элементом, вернее, одной нацией, в устах интернационалистов все чаще слышится привкус замаскированной проповеди… юдаизма». Вы посмотрите, говорит поэт, «списки сотрудников газет и журналов России. Вы увидите сплошь имена евреев. Общая масса еврейских критиков совершенно чужда русскому искусству, пишет на жаргоне “эсперанто” и терроризирует всякую попытку углубить и обогатить русский язык. То же и с издательствами: все крупные литературно-коммерческие предприятия России или принадлежат евреям, или ими дирижируются; вырастает экономическая зависимость писателя от издателя. Морально покупается за писателем писатель, за критиком критик. Власть еврейского “штемпеля” нависает над творчеством: национальное творчество трусливо прячется по углам; фальсификация шествует победоносно. И эта зависимость писателя от еврейской или юдаизированной критики строго замалчивается: еврей-издатель, с одной стороны, грозит голодом писателю; с другой стороны — еврейский критик грозит опозорить того, кто поднимает голос в защиту права русской литературы быть русской, и только русской».
Во всех редакциях Западной и Южной России, пишет редактор русской патриотической газеты «Киевлянин» Д. И. Пихно, «не только репортеры, но и сплошь и рядом весь состав сотрудников состоял из разных еврейчиков». Их считали юркими, не всегда опрятными в нравственном отношении. Когда они делали маленькие пакости и переругивались между собой, русское общество не обращало на них внимания или просто посмеивалось. А между тем эти маленькие юркие люди «в рамках цензурных условностей часто высказывали самые разрушительные идеи и все более открыто совращали молодежь в еврейско-коммунистическую веру Маркса и превозносили его как величайшего гения и непогрешимого пророка».
Даже масон А. И. Гучков, рожденный от матери еврейки, в беседе с царем говорил о еврейском засилье в духовной области. «В области печати — евреи… всесильны; художественная театральная критика — в руках евреев».
Историю еврейского засилья в русской литературе дает писатель А. Бурнакин. Приводим обширную цитату из его статьи.
«Нашествие евреев в русскую литературу, пленение иудеями русского слова, русской мысли началось со времени либеральных реформ Александра II. Евреи жадно присосались к этим реформам и быстро наполнили университеты, газеты и журналы… На смену дворянской чопорности и лояльности пришли неугомонное будирование, нытье, непременная оппозиция, дух недовольства и отрицания… Но тяжелая рука Александра III давала себя чувствовать, и еврейские шептуны ворожили исподтишка, науськивали из недосягаемой Женевы… Благородное свободолюбие Герцена заменилось шипением еврейского недовольства… Началась на многие годы литература о плохом городовом… К 90-м печатное слово уже представляло чуть ли не сплошное еврейское засилье, уже диктаторствовали Вайнберги и Венгеровы; уже наглели ежедневные развратители — Натовичи и Липскеровы, Пропперы и Фейгины; уже умножались Слонимские, Герценштейны, Иоллосы; уже осаждали русскую литературу Минские и Волынские; уже засоряли русский язык, уродовались русские идеи, насаждалось безверие и отрицание, расцвели мещанство, пригнеталась русская душа к земле, оскудевала русская мечта, наполнялись русские сердца местью и злобой; корчилось общество в судорогах самооплевывания, с грязью смешивался патриотизм, позором клеймилось национальное достоинство. “Новости”, “Новости дня”, “Курьеры”, “Северные вестники” делали свое черное дело, а за ним шло покорное стадо шабесгоев, жидовствующих недоумков, зажимающих рот каждому, кто решался протестовать против еврейского кодекса… И “Русское богатство” Михайловского, и “Русская мысль” Гольцева, и “Вестник Европы” Стасюлевича — все были одержимы “страхом иудейским”…
“Антисемитизм” у нас не первый день — он в нашей литературе со времен Достоевского и Лескова… Достоевский с ужасом воскликнул: “Жиды погубят Россию!” Его статья “Еврейский вопрос” достаточно ярко рисует злонамеренность тогдашнего еврейства. Захватили евреи в свои лапы общественное мнение, но антисемитизм усиливался…
Евреи устами своих русских рабов, всяких теоретизирующих недомысленников наложили херем на всех, кто позволил себе усомниться в искренности еврейского культуртрегерства… отвели проплеванный угол “мракобесия” и “отсталости”…
Еврейский натиск расколол всю русскую литературу на два враждебных стана, еврейское “равноправие” стало пробным камнем “честных убеждений”, рубиконом политической нравственности, мерилом личных достоинств, билетом на райское блаженство, паспортом литературности и художественности. И так до сего дня, сколько у нас в литературе несправедливо отвергнутых и забытых — и всё из-за жида! …Ради него раскололась литература и междоусобствует насмерть. Он все внес: и непримиримость, и озлобление, и ядовитую клевету, и неразборчивую месть. Прежде этого не было. Герцен и Хомяков дружески беседовали в одном салоне, а у них ли не были различные взгляды? В. Белинский и К. Аксаков горячо любили друг друга, а разве были они единомышленниками?…Стоит только вспомнить “Вехи” и тот гвалт, который подняли из-за них еврейские борзописцы. Писатели и журналисты перегрызлись как собаки, а почему? Да, видите ли, потому, что в сборнике гг. Струве и Булгаков усомнились в нравственной порядочности революционеров, т. е. лиц еврейского происхождения, — обидно стало единомышленникам Азефа, и вот — гвалт и ссора…
Окончательное пленение евреями русской литературы относится к началу нового столетия. Победа марксистов над народниками была победой евреев над русскими писателями. Уже “социал-демократические” журналы “Начало”, “Правда”, “Жизнь” сплошь пестрели еврейскими псевдонимами. Да и победу декадентства приходится приписать тому же Израилю. Родоначальником декадентства является “Северный вестник”, журнал, основанный Волынским-Флексером вкупе с Минским-Виленкиным и Любовью Гуревич… Дейч, Гершуни, Гоц, Рутенберг, Азеф, Хрусталев-Носарь, Троцкий-Бронштейн, Парвус, Рубинович и т. д. Чем не “русская” революция? Или вот “русская” скульптура — кто ее творцы: Антокольский, Гинзбург, Аронсон, Бернштам, Синаев-Бернштейн… Теперь они во всех шелках, во всех порах литературы, имя им теперь — легион.
В критике: Горнфельд, Айхенвальд, П. Коган, Волынский-Флексер, Мендельсон, Лурье, Кранихфельд, Абрамович-Кадмин, Н. Лернер, Л. Гуревич, Бродский, А. Эфрос, Венгеров, Л. Шестов-Шварцман, Фриче, Долинин-Искоз, К. Сюнненберг.
В театральной критике: Н. Эфрос, Э. Бескин, Кугель, А. Койранский, О. О. Мунштейн, Я. Львов-Розенштейн.
В публицистике: А. Яблоновский, Гессены, Вл. Жаботинский, Н. Иорданский, Вл. Брендер, Мускатблит, Меб-Бескин, Мандельштам, Берлин, Изгоев, Диснео-Шкловский, Слонимский, Оль-Д’ор, В. Волин-Шмерлинг, Ратнер, Гольберштадт, И. Матусевич, Клейнборт, Каминка, Вейдемюллер, С. Прокопович, Вл. Азов-Ашкинази, Дж. Брацнинг-Любошиц, Зак, М. Шик, Волжанин-Израильсон.
В беллетристике: О. Дымов-Перельман, А. Кипен, Н. Осипович, Архипов-Бенштейн, С. Юшкевич, Ю. Ауслендер, А. Грин, Д. Айзман, С. Антский, Аверченко-Лифшиц.
В стихотворстве: Минский-Виленкин, Вл. Ленский-Абрамович, Янтарев-Бернштейн, Саша Черный-Гликберг, Тан-Богораз, Муни-Киссен, Амари, Дм. Цензор, С. Рафалович, К. Льдов (псевд.), М. Гофман, С. Рубанович, Фейга-Коган, Нарбут, Биск, Тефи-Лохвицкая, Вилькина, Волькенштейн, Як. Годин, Дикс, М. Папер, Эренбург.
Список далеко не исчерпывает всю пишущую саранчу иудейскую… Столичные книгоиздательства сплошь еврейские. “Московское книгоиздательство” Пализена, “Польза” Антика, “Универсальное к-во” Столяр, “Современные проблемы” Кадиша, “Мир”, “Культура”, “Освобождение”, “Шиповник” Копельмана, “Просвещение” Цейтлина, “Общественная польза”, “Брокгауз и Эфрон” (энциклопедический словарь) Левенсона.
Из столичных газет и журналов специфически еврейскими являются: “Речь Гессенов”, “Современный мир” Иорданского, “Сатирикон” Корнфельда, “Солнце России”, “Синий журнал” Корнфельда, “Биржевые ведомости” и “Огонек” Проппера, “Запросы жизни” Бланка, “Копейка” Городецкого, “Раннее утро” Казецкого, “Московская газета” Бескина…
Ужас в том, опасность в том, что евреи, перенимая наш язык, наши литературные формы, внешне усиленно прикидываются русскими, всячески стараясь внешне обрусеть, остаются все теми же евреями, влагают в русские формы свое еврейское содержание, свой дух, вытесняя наши духовные ценности, нашу психологию, нашу нравственность, наши русские идеалы… Пиши евреи на своем говоре, нам бы от этого не было убытка, но их еврейская мысль получает русское выражение и таким образом пролазит в наш русский обиход, ибо они по-еврейски любят и оценивают. Достоевский у Волынского получился с длинным носом, а К. Аксаков у Венгерова похож на цадика; а у наших классиков, как они выставлены у Айхенвальда, чуть-чуть гортанный говор и какая-то семитическая чувствительность. И я не знаю, и еще вопрос, что страшнее для России, для нашей литературы — ненависть или любовь евреев? Думаю, что любовь. Разве не пылал спрут-Израиль пламенной любовью к Ханаану и разве не всосал в себя все его сокровища?..
Они, быть может, и от нас уйдут, но дух их останется, дух отрицания и низменности. Быть может, такова задача вселенского спрута: возлюбить, приспособить, присосаться, высосать, опустошить, оставить мерзость запустения и уйти дальше. Для евреев наша литература, конечно, обетованная Палестина. Какая радость: обрядить свое духовное убожество, свою трусливую похоть, свою хладную корысть в такой пурпур и висон, придать своей низменности полет и дерзание, похоти — красоту, корысти — размах и нравственное оправдание и втянуть в свою нарядную грязь еще одну неиспорченную душу! Бойтесь еврейской любви, страшитесь ее нежных толкований — волки приходят в овечьей шкуре, но надо поглядеть на зубы, вникнуть в волчьи инстинкты, приглядеться к блеску волчьих глаз. Необходимо обратиться к психологии еврейского творчества, еврейского мышления, добраться до еврейской изнанки».
Художественную оценку роли евреев в русской жизни дает А. Блок в своей крупнейшей поэме «Возмездие» (1910—21), написанной скорее всего под влиянием чтения «Сионских протоколов». Блок проводит мысль о «неизбежности» мировых катастроф, которые готовит человечеству мировая иудейская закулиса. Он вскрывает истоки мирового зла, вышедшего на сцену западной политической жизни и намеревающегося разрушить Россию.

Век буржуазного богатства
(Растущего незримо зла!).
Под знаком равенства и братства
Здесь зрели темные дела.

Показывая развитие событий по «Сионским протоколам», Блок в поэтической форме раскрывает программу завоевания мира евреями:

Тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран, —
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман:
Там, в сером и гнилом тумане,
Увяла плоть и дух погас,
И ангел сам священной брани,
Казалось, отлетел от нас.

Блок показывал, что т. н. свобода в руках евреев становится оружием разрушения христианского мира.

Так, с жизнью счет сводя печальный,
Прозревши молодости пыл,
Сей Фауст, когда-то радикальный,
«Правел», слабел… И все забыл;
Ведь жизнь уже не жгла — чадила,
И однозвучны стали в ней
Слова: «свобода» и «еврей».

Возмущаясь наплывом нерусских интонаций, Блок 8 июля 1917 записал в своем дневнике: «Истерия идет, что творится; а жидки жидками: упористо и смело, неустанно нюхая воздух, они приспосабливаются, чтобы не творить … так как сами лишены творчества; творчество — вот грех для еврея… Господи, когда, наконец, я отвыкну от жидовского языка и обрету вновь свой русский язык.. Со временем народ все оценит и произведет свой суд, жесткий и холодный, над всеми, кто считал его ниже, кто не только из личной корысти, но из своего еврейского интеллигентского недомыслия хотел к нему спуститься».
Однако суд народный не спешил с оценками, бесы антирусской революции набирали силу, опасения литераторов и историков подтвердились. Самыми активными разрушителями вековых основ русской государственности стали еврейские большевики. В 1918 был введен закон против антисемитизма, запрещающий любые критические высказывания на тему еврейства. Нарушение этого закона каралось смертной казнью. Прямой разговор о евреях стал невозможен. В экономике и культуре насаждались чуждые русскому сознанию принципы, активно внедрялся лозунг о переделке человека. Этот тезис о переделке жизни на новый лад проникал не только в политику и культуру, но и в научные сферы. На этом основывался дух времени. Создание нового человека представлялось в полном отрыве от культурных, национальных, религиозных традиций. Эта опасная установка несла в себе разрушительное начало и грозила отбросить общество назад к примитивным понятиям и отношениям, основанным часто на произволе личности. Наиболее дальновидные писатели понимали пагубность таких процессов и, как могли, противостояли натиску революционной бесовщины. М. Булгаков в условно-фантастической форме в повести с символическим названием «Собачье сердце» (1925) показал перспективу «нового» жизнеустройства. Глубинный философский план повествования связан с мыслью о крахе социальных экспериментов, основанных на атеистической гордыне. Профессор Преображенский, претендующий на роль творца, решается на рискованный опыт. Как показывает Булгаков, вмешиваться в законы природы с целью их пересоздания — дело очень опасное, не имеющее ничего общего с подлинно научными поисками. Нигилистическое сознание революционного общества порождает чудовище в образе Шарикова. В искусственно созданном новом существе стало побеждать животное начало. Появилась агрессивность животного и остались все пороки дурного человека из маргинальной среды, без образования, с хамскими манерами поведения. Собачье сердце — условный термин для обозначения комплекса агрессии, примитивизма, отсутствия совести и культуры. Шариков — производное от революции, страстей, но не народа.
Однако сам по себе Шариков еще не столь опасен. Он становится исчадьем ада, когда за его спиной вырастает зловещая тень управдома Швондера. Булгаков показывает, что маргинальной средой руководят евреи-бюрократы, они умело манипулируют агрессивной волей и направляют силу разрушения в угодную швондерам сторону. Швондеры сеют «разруху в головах» деклассированных элементов, культивируя примитивные инстинкты толпы. Т. о., Булгаков в условно-фантастической художественной форме убедительно показал пагубность атеистических начинаний, роль евреев-большевиков в революционных «преобразованиях» и в сатирическом плане высмеял новые социальные порядки.
С. Есенин в своей драме «Страна негодяев» вывел образ комиссара Чекистова, «пламенного революционера», прибывшего в Россию на «ловлю счастья и чинов». Настоящее лицо революции — чекиста-еврея, переполненного ненавистью к русскому народу, желающего уничтожить «русского равнинного мужика». Правдивое изображение карателя 20-х действительно соответствовало реальности, когда еврейские революционеры открыто выражали свою религиозную нетерпимость в отношении носителей христианской цивилизации. Есенин обозначил типичные приметы жестокого времени. Вот характерный диалог солдата Замарашкина и Чекистова: «Слушай, Чекистов!.. С каких это пор ты стал иностранец? Я знаю, что ты еврей, фамилия твоя Лейбман, и черт с тобой, что ты жил за границей… Все равно в Могилеве твой дом».
Чекистов отвечает: «Нет, Замарашкин! Я гражданин из Веймара и приехал сюда не как еврей, а как обладающий даром укрощать дураков и зверей. Я ругаюсь и буду упорно проклинать вас хоть тысячи лет… Странный и смешной вы народ! Жили весь век свой нищими и строили храмы Божии… Да я б их давным-давно перестроил в места отхожие».
В этом кратком диалоге, емком по мыслям и ярком по художественному образу, дан объемный тип местечкового еврея-оккупанта Лейбмана, ненавидящего Россию и ее народ.
Подобный мотив звучит в стихотворении современного поэта В. Сорокина, названное «Льву Троцкому»:

Мы не звали тебя, не просили,
Не лобзали при встрече в уста.
Ты явился как жулик в Россию
От ночного распятья Христа.
И теперь нас куда б ни бросало,
Ты везде, как судьбы приговор,
Посвежевший от нашего сала,
Первый в мире предатель и вор.
Это ты по кровавым законам,
Там, где села от горя тихи,
Мордовал мужика за икону
У скрипучей дубовой сохи.
Это ты, в революциях скорый,
Потерявший родительский кров,
В золоченые наши соборы
Лошадей загонял и коров…

История РАППА (Российской ассоциации пролетарских писателей) и Пролеткульта свидетельствует о жестоком наступлении «космополитов» всех мастей, при руководящей роли евреев, на русскую художественную литературу. В основу рапповского отношения к писателям был положен лозунг: союзник или враг. Тезисы критика Г. Лелевича (одного из идеологов новой «пролетарской литературы») о борьбе с контрреволюционной идеологией на 1-й конференции ассоциации Московских писателей (1923) стали программным документом, на основе которого преследовались русские таланты. Всякая иная литература, кроме «пролетарской», объявлялась враждебной, авторы подвергались шельмованию. Рапповские критики закрывали путь в литературу национальным талантам, культивировали произвол и кастовость. В руководстве писательскими объединениями преобладали еврейские лица: Х. Гильдин, А. Исбах, Г. Лелевич, С. Родов, Л. Авербах. Прикрываясь политико-идеологической риторикой, еврейские литераторы утверждали свое право на монополию в искусстве и литературе.
Новые руководители русской литературы пытаются перевернуть всю систему духовных ценностей русского народа. Духовные ценности Святой Руси подменяются талмудическими представлениями о добре и зле.
Евангельское «простить» заменяется иудейскими отомстить, «око за око».
Любовь к Родине — ненавистью к ней и насаждением космополитизма.
Добротолюбие — принципом «дашь на дашь», «ты мне, я тебе».
Скромность и целомудрие в отношениях мужчины и женщины — «свободной любовью» (животным сожительством).
В литературе и искусстве меняются сюжеты и темы. Описание души и внутреннего состояния человека сменяется иллюстративным повествованием внешних событий, смакованием зверств, жестокостей (напр., рассказы Бабеля), развратных действий и натуралистических сцен.
Антирусские литературные объединения стремятся заглушить все мало-мальские ростки русского сознания в литературе. М. Пришвин, А. Толстой, П. Романов, Н. Заболоцкий, В. Шишков, А. Платонов, М. Булгаков и др. подвергаются постоянной травле не только в рапповских журналах «На литературном посту», «Октябрь», «Молодая гвардия», но и также в журналах др. объединений — «Леф», «Красная Новь», «Новый мир», «Звезда».
В 20-е засилье еврейских критиков в литературе стало абсолютным. Даже космополитически настроенный Маяковский, когда речь заходила о критиках, не стесняясь, говорил: «Все они Коганы». Евреи монополизировали все журналы. Так, В. Полонский редактировал три журнала — «Новый мир», «Красная нива», «Печать и революция», о чем В. Маяковский с тонкой иронией говорил, что тот «редактирует и “Мир”, и “Ниву”, и “Печать”, и “Революцию”». Сформировалась целая когорта критиков и литераторов, готовых травить любое проявление самобытного русского таланта.
Свою ненависть к русскому еврейские критики прикрывали разными ярлыками — «кулацкой литературы», «отсутствием классового подхода» (О. Бескин, А. Безыменский, Б. Розенфельд и т. п.), а также лозунгами борьбы против «кумачовой халтуры», «фальши», «буржуазного индивидуализма» — Л. Авербах, Б. Бухштаб, Б. Беккер, А. Горнфельд, И. Гроссман-Рощин, С. Дрейден, В. Ермилов, К. Зелинский, П. Коган, А. Лежнев, Г. Лелевич, И. Машбиц-Веров, Н. Насимович-Чужак, М. Ольшевец, А. Селивановский, Д. Тальников, Ю. Юзовский.
Особо оголтелой критике подвергались С. Есенин, П. Васильев, Н. Клюев, А. Толстой, Н. Сергеев-Ценский, А. Чапыгин, М. Пришвин, М. Шолохов.
«Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем, — писал С. Есенин. — Тяжелое за эти годы состояние государства… выдвинуло на арену литературы революционных фельдфебелей… (которые трубят)… около семи лет об одном и том же, что русская современная литература контрреволюционна…» Эти фельдфебели поучают русских писателей, что и как им писать.
Ярчайшим выразителем «еврейской школы критики» был В. Шкловский, заслуживший брезгливое презрение многих русских писателей. Ахматова и Блок, напр., считали, что он принадлежит к тому «бесчисленному разряду критиков, которые, ничего не понимая в произведениях искусства, не умея отличить хорошее от плохого, предпочитают создавать об искусстве теории, схемы — ценят то или иное произведение не за его художественные качества, а за то, что оно подходит (или не подходит) к заранее придуманной ими схеме». А схема эта была изначально космополитической и антирусской. Все, что не укладывалось в нее, и прежде всего национально-русское восприятие жизни и патриотическая позиция, представлялось проявлением черносотенства, ретроградства и антисемитизма, а еврейские литераторы объявлялись великими писателями. А. Толстой с горечью писал: «Сколько примеров, когда большой художник затравлен и не воспринят. Сколько примеров, когда бездарность возводилась в гении».
В печати развернулась острая полемика по вопросам искусства и политики, гл. обр. за «чистоту партийной линии». Наиболее одиозной фигурой был С. Родов, имя которого стал символом предвзятости, политиканства в критике. По свидетельству современников, Родов обладал способностью мастерски плести разного рода интриги вокруг неугодных авторов. Этот кризисный период истории литературы подробно описан в книге русского литературоведа С. Шешукова «Неистовые ревнители» (1970). Само название монографии указывает на ожесточенный характер борьбы литературных группировок в 20—30-е. Книга впервые приоткрыла русскому читателю завесу тайны над антирусской деятельностью литераторов-евреев.
Борьба против родовщины продолжалась почти целое десятилетие, а между тем русские самобытные авторы формировались вопреки рапповскому натиску (Шолохов, напр.). После ликвидации РАППА в 1932 и создания Союза писателей в 1934 русская литература стала развиваться более динамично. Настоящие художники слова дали русскому читателю в канун Великой Отечественной войны произведения национально-патриотического содержания: С. Сергеев-Ценский «Севастопольская страда», «Брусиловский прорыв», А. Толстой «Хождение по мукам», М. Шолохов «Тихий дон», поэзия М. Исаковского. Национально-патриотический дух русской литературы укреплялся в годы войны, когда тема ратного подвига заняла главенствующее положение. Стимулом для развития русской литературы и государства в целом послужило обращение высшего партийного руководства в лице И. В. Сталина к национальным чувствам русских людей. Наметился поворот от политики «интернационализма» к возрождению (и возвращению в идеологическую практику) национально-державного самосознания народа.
Художественное отражение этого поворота представлено в романе Л. Леонова «Русский лес» (1953). В книге показана борьба русского ученого Вихрова с хищником Грацианским, который, прикрываясь идеей прогресса, пропагандирует разрушение, уничтожение русских лесов. Русский лес — самостоятельный поэтический образ, символ родины, России, ее мощи и красоты, на которую покушается Грацианский. В образе Грацианского угадывается тип двурушника, паразитирующего на научных достижениях своего коллеги. Благодаря многолетним и хитроумным стараниям Грацианского, репутация Вихрова была подорвана, несмотря на очевидные заслуги перед отечественной наукой.
И. Вихров — тип труженика, символизирующий созидательное начало, Грацианский — разрушительное. В образе Грацианского — обобщены черты русофобствующих либералов, захватывающих командные места в бюрократической системе управления наукой, общественным мнением, вкусами обывательских кругов интеллигенции. В их поединке раскрываются приемы воздействия на общественное мнение и подавления национально-патриотического сознания.
Природная скромность не позволяет Вихрову использовать грязные методы своего оппонента. Вопрос об активном противодействии злу — остается неразрешенным в романе: ведь это качество русского человека позволяет торжествовать грацианским в жизни. Центральный эпизод романа раскрывает символический смысл противостояния вихровых и грацианских на русской земле. Вихров-лесничий свято оберегает в лесной глуши место «таинственного рождения реки» — прозрачный источник родниковой воды. Он показывает этот овражек приезжим гостям (Грацианскому и Чередилову) «с видом человека, который показывает чужому ладанку или карточку невесты». Какова же реакция Грацианского? «Какая-то смертельная борьба чувств происходила в его побледневшем лице, как если бы перед ним билось обнаженное от покровов человеческое сердце…
— Сердитый… — непонятно обнажая зубы, протянул Грацианский и вдруг, сделав фехтовальный выпад вперед, вонзил палку в родничок и дважды самозабвенно провернул ее там, в темном пятнышке его гортани.
Все последующее слилось в один звук: стон чередиловской досады, крик Вихрова — я у б ь ю т е б я! — и хруст самой палки, скорее разорванной надвое, чем даже сломленной в его руках, — причем Грацианский каким-то зачарованным, странным взглядом проследил полет ее обломков. Потом, как после удара грома, все трое стояли, очумело дыша, обессиленные происшедшим, пока сквозь ржавую муть в родничке не пробилась прозрачная жилка воды.
— Ну, хватит с нас, пожалуй, этой лирики, — через силу, все еще бледный, сказал Грацианский. — Ничего ей не сделается, твоей воде… заживет.
…Так и не выяснилось никогда, что именно толкнуло Грацианского на его отвратительный поступок, и Чередилов, любивший при случае рассказать про истоки знаменитой лесной распри, сперва объяснял его приступом гипнотического страха, с оттенком мгновенного безумия, а впоследствии, накрепко сойдясь с Грацианским, даже оправдывал его как проявление научно-исследовательской пытливости к явлениям природы».
Так ненавистен Грацианскому источник жизни, малый родничок, без живой воды которого «не родятся ни дети, ни хлеб, ни песня, и одного глотка ее хватало прадедам на подвиги тысячелетней славы».
После смерти Сталина произошел космополитический реванш, выбросивший на поверхность значительное число литераторов, преисполненных ненависти к России и готовности свести счеты с русским народом. Начинает выходить из подполья и расширяться слой людей, у которых понятие русского патриотизма и величие русского государства вызывали ненависть и активное неприятие. Постепенно формируются группы евреев-единомышленников, узнававших друг друга по общим символам. Хорошими в их понимании были те, кто любил Эренбурга, предпочитали иностранную литературу русской, увлекались космополитической поэзией Евтушенко, Вознесенского, Рождественского. Плохими и отсталыми — кто восхищался Шолоховым и др. русскими писателями, считали себя патриотами, любили поэзию Есенина.
Еврейские литераторы, вроде того же Эренбурга, не стесняются выступать с нападками на русских писателей, привычно обвиняя их в антисемитизме. Их неудовольствие вызывают даже А. Т. Твардовский и А. И. Солженицын, которых они обвиняют во враждебности к интеллигенции, имея в виду еврейскую интеллигенцию.
Еврейские литераторы создают себе особый иллюзорный мир, ориентированный на Запад. Духовным ценностям русской культуры, продолжавшим существовать в произведениях русских писателей, они предпочитают вымышленный мир (удивительно напоминающий западный), куда пытаются поселить и нашего современника, своеобразно трактуются модные произведения тех лет «Алые паруса» и «Человек-амфибия». Проводится мысль, что все хорошее только за горизонтом, из нашей мрачной (русской) действительности можно уйти в прекрасный зарубежный мир, где «красивая жизнь», где «благородные дамы и господа» научат народ, как надо жить по-настоящему. Репертуар театров наполняют переводные зарубежные пьесы, которые с упоением и своеобразными акцентами и трактовками играют преимущественно еврейские актеры, смакующие бытовые подробности нездешнего мира.
Если в 20—30-е еврейские литераторы воспевали геноцид русских и восхищались разрушением России, то после Сталина они по-прежнему привержены «героике» тех лет, но уже посматривают в сторону Запада и как бы духовно эмигрируют из России.
Именно на этой закваске возникает т. н. шестидесятничество. Движение это апеллировало к «золотой эре» советской власти, «двадцатым годам» и по своей сути было антирусским. Оно выступало не столько против советской системы, сколько против ценностей русской цивилизации и русского государства, частично возрожденных при Сталине.
Ортодоксальный большевизм и его новая модификация «шестидесятничество» были ветвями одного антирусского дерева. И тех, и др. объединила общая ненависть к исторической России. Недаром в 60-е официальные партийные журналы и орган либеральных шестидесятников «Новый мир» совместно ополчились на журнал «Молодая гвардия», робко отстаивавший русские национальные интересы.
Как в свое время еврейские литераторы 20-х призывали народ отречься от своего прошлого, порвать со своими темными предками, еврейские литераторы 60-х призывают отречься от сталинского прошлого, заклеймить своих отцов.
Пользуясь поддержкой сверху, еврейские деятели открыто выступают против любых проявлений коренной русской культуры, настаивают на участии евреев в любом русском органе печати.
В к. авг. 1956 русский художник В. А. Серов напечатал в «Правде» статью, где пытался защищать национальные корни русского искусства. В ответ на его статью восстала вся еврейская публицистика, привычно обвиняя художника в черносотенстве и антисемитизме.
Обострение национальной борьбы среди интеллигенции в 1962 привело к реорганизации газеты «Литературная Россия», что вызвало приступ откровенной злобы со стороны космополитических сил. В. Шкловский, С. Образцов, С. Щипачев демонстрировали свой протест против довольно робкой попытки русских писателей создать умеренный национальный орган, требуя ввести туда целую группу евреев, в частности, воинствующего еврейского националиста З. Паперного. Образцов заявил, что не будет соперничать с новой газетой, пока в ее редакции состоит писатель Г. М. Марков, обвинив его и многих др. русских писателей в антисемитизме, угрожая им физической расправой.
В 60-х в московской организации Союза писателей 65% составляли евреи, кроме того, у многих русских писателей были жены еврейки. Один из старейших русских поэтов той поры И. Молчанов, когда литераторы «малого народа» исключили его из Союза писателей, дал по адресу К. Симонова такую телеграмму:

У каждой банды свой закон,
Свои пути, свои дороги.
Толстой от Церкви отлучен,
Я отлучен от синагоги.

Народная русская литература принималась еврейскими литераторами в штыки. Лучшие ее произведения с большим трудом попадали в печать. Московские журналы отвергали «Районные будни» В. Овечкина, повесть В. Белова «Привычное дело» (и только позднее она была опубликована в журнале «Север»), не давали ходу первому роману Ф. Абрамова «Братья и сестры», а когда он вышел, всячески травили, как и за предыдущие «Пути-перепутья», «Вокруг да около». Коммунистические идеологи и еврейские критики смыкались в единый фронт, не давая развиваться корневой русской литературе.
На II съезде писателей группа еврейских литераторов организовала выступление против М. Шолохова. Руководил действом сам член Политбюро Суслов. Этот партийный функционер перед съездом позвонил Ф. Гладкову и сказал: «Вы должны дать Шолохову отпор». Гладков выступил, страшно волнуясь. На следующее утро ему позвонили: «Вашим выступлением вполне удовлетворены, вы должны провести последнее заседание». На этом последнем заседании Гладков снова выступил против Шолохова. Письма, которые стали поступать Гладкову, не оставляли сомнения, что большинство писателей поняло антирусский характер выступления Гладкова.
Острое неприятие коренной русской литературы в стане еврейских литераторов выразилось в злых нападках на рассказ А. Солженицына «Матренин двор». Больше всего наследников комиссаров раздражал образ самой Матрены. Еврейская публицистка Л. Иванова заявила: «Не такие “праведницы” восстанавливали колхозы и теперь работают, чтобы сделать их передовыми. Жизнь преобразуют сильные и активные люди, воодушевленные высокими гражданскими идеалами». А по мнению др. еврейского критика Г. Бровмана, не следует изображать таких людей, как Матрена, с ее «костным страдальческим праведничеством», т. к. они «составляют действительную моральную опору и села, и города, и всего нашего советского мира.
Книги И. Эренбурга, Е. Евтушенко (Гангнуса), Б. Окуджавы, А. Вознесенского, В. Аксенова подавались читателям как самые выдающиеся явления русской литературы. Благодаря бесстыдной саморекламе и наглому нахрапу, эти творчески бесцветные личности сумели завоевать доверие коммунистического руководства, сочиняя дежурные партийные стишки вроде этих:

— Я, — писал Евтушенко, —
если мучают сомненья,
Ища от них исцеленья,
Иду ходоком к Ленину…

Или он же:

Не умрет вовеки Ленин
И Коммуна не умрет.

Или еще он же:

И пусть, не в пример неискренним,
Рассчитанным чьим-то словам,
«Считайте меня коммунистом», —
Все жизнь моя скажет вам.

Не обладая творческим талантом, эти деятели привлекают к себе внимание периодическими скандалами, которые сами организовали вокруг своих имен. Будучи обычными прислужниками космополитического режима, еврейские литераторы создавали себе образ «гонимых».
На встрече Хрущева с творческой интеллигенцией в дек. 1962 именно еврейские литераторы больше всего пресмыкались перед партийной верхушкой. Тот же Евтушенко в своей речи, в частности, сказал: «Вся наша жизнь — борьба… и мы должны бороться неустанно, каждодневно за окончательную победу идей ленинизма».
«Бой за советскую власть, — патетически восклицал этот еврейский поэт, — бой за советскую власть продолжается! Я как никогда понимаю, что мы отвечаем за завоевания революции, за каждую ниточку знамени нашей революции. И на наших плечах сегодня как никогда лежит большая ответственность перед ленинскими идеями, перед завоеваниями революции, как никогда!» В таком же духе обращался к Хрущеву В. Аксенов.
Русские писатели презирали подобных деятелей и избегали их. А. Твардовский, напр., не считал Евтушенко настоящим поэтом, а видел в нем только фигляра, который вечно чувствует себя под прожектором. Эта точная оценка «творчества» Евтушенко разделялась многими русскими писателями. Подобным образом они оценивали и В. Аксенова. Чивилихин записывает в своем дневнике в 1963, какое отталкивающее впечатление производил этот еврейский литератор. «Эти факты (имея в виду Аксенова), — писал он, — узаконили в нашей литературе тип молодого литератора — фанфарона, всезнайку и трепача. Когда наступят другие времена? Что этим щеглам до народа, до его бед и проблем. Прочирикать, и ладно».
Ностальгические нотки по ушедшей эпохе 20-х — н. 30-х олицетворялись у еврейских литераторов в понятии «Арбат», певцом которого при хрущевском режиме стал сын видного еврейского большевика Б. Окуджава. «Ах, Арбат, мой Арбат, ты моя религия», — пел, бренча на гитаре, этот еврейский бард, тоскуя по временам, когда его соплеменники чувствовали себя полными господами великой страны.

Арбатство, растворенное в крови,
Неистребимо, как сама природа, —

декларировал сын большевика. —

Ах, Арбат, мой Арбат!
Ты мое призвание,
Ты и радость моя, и моя беда.

Или:

Солнце, май, Арбат, любовь —
Выше нет карьеры…

Недаром примерно в это же время др. еврейский литератор Рыбаков писал роман «Дети Арбата» (опубликован в 1980-е), в котором также ностальгически описывал эпоху 20-х.
Особняком среди еврейских литераторов стоял Б. Пастернак. Этот воистину выдающийся поэт был козырной картой в нечистой игре, которую вели против русского народа западные спецслужбы при поддержке еврейских литераторов и эмигрантов.
В н. 1956 Б. Пастернак тайным образом переправил в итальянское издательство рукопись своего романа «Доктор Живаго», который явно не принадлежал к лучшим образцам русской литературы. Напр., известного литературоведа К. Чуковского роман Б. Пастернака сильно разочаровал. Роман этот, писал Чуковский, «не слишком понравился — есть отличные места, но в общем вяло, эгоцентрично, гораздо ниже его стихов». Появление этого романа на Западе было использовано в целях антисоветской (и прежде всего антирусской) пропаганды. С помощью западных спецслужб организуются шумная рекламная кампания и массовая публикация книг в ряде стран. В теч. 1957 за рубежом вышло 8 изданий романа, а уже в 1958 Шведская Академия наук присудила за него Нобелевскую премию. Сам писатель, казалось, с горечью понял, что шумиха, поднятая вокруг него, имела мало отношения к художественным достоинствам книги. «По истечении недели, — писал Пастернак, — когда я увидел, какие размеры приобретает политическая кампания вокруг моего романа, я убедился, что это присуждение — шаг политический, теперь приведший к чудовищным последствиям, я по собственному побуждению, никем не принуждаемый, послал свой добровольный отказ». Однако на самом деле Пастернак занял двуличную позицию. Утверждая о своей верности «советской родине», он вместе с тем продолжал отправлять за границу материалы, которые способствовали дальнейшему усилению пропагандистской шумихи вокруг его имени. Подобная лукавая позиция взаимоотношений между писателем и властью с легкой руки Пастернака стала своего рода образцом для др. еврейских литераторов. Среди них утверждается убеждение в том, что только на Западе могут понять и оценить «настоящий талант». Характерно настроение Пастернака: «Жить мне в Советском Союзе невозможно, и я вижу только два выхода из создавшегося положения: покончить с собой или уехать в Англию, там я буду жить свободно, и меня оценят по достоинству и побеспокоятся обо мне».
Еврейские литераторы стремились всеми путями очернить, огрубить, осквернить духовное представление о русской жизни, карикатурно-бездушно представить ее самые трагические страницы. Это бездушие к России было самой отличительной чертой этой литературы. Как справедливо писал Солженицын в отношении поэта А. Вознесенского, но что в равной степени относится ко всем еврейским литераторам: «Нет у вас русской боли. Вот нет — так и нет. Не страдает его сердце ни прошлыми бедами России, ни нынешними… Деревянное сердце, деревянное ухо».
Еврейские литераторы создавали некую полукультуру, а точнее эрзац-культуру, поп-литературу, которая серьезно угрожала духовному развитию России. Как отмечал К. Чуковский: «Подлинно культурные люди скоро окажутся в такой изоляции, что, напр., Герцен или Тютчев — и все, что они несут с собой, будет задушено массовой полукультурой. Новые шестидесятые годы, но еще круче, еще осатанелее. Для них даже “поп-литература” — слишком большая вершина. Две-три готовых мыслишки, и хватит на всю жизнь».
Почти все известные еврейские литераторы принадлежали к певцам коммунистического режима. Е. Евтушенко выпустил первую книгу стихов, в которых воспевал Сталина (естественно, неискренне), впоследствии подвизался на обличении американского империализма, хотя на самом деле был ярым поклонником американского образа жизни. Как справедливо отмечала С. Аллилуева о западнических стихах Евтушенко, от них несет «за версту провинциальностью и допотопными реверансами перед каждым французским парикмахером». Подобно Евтушенко, литератор В. Коротич прославился одним-единственным романом, посвященным борьбе с американским империализмом, «Лицо ненависти», впоследствии переехал жить в США. Верным ленинцем объявлял себя и А. Вознесенский, с чувством вещавший в своих стихах: «Уберите Ленина с денег».
В антирусской литературе, рожденной еврейским большевизмом, не последнее место принадлежит Синявскому. Он демонстративно использовал псевд. Абрам Терц, хотя и не был евреем. Как справедливо отмечалось, это был типичный продукт большевистской системы, пронизанный «двоедушием, двоемыслием, двоечувствием, двоесловием». Прошедший через систему советских лагерей, в строительстве которой активное идейное участие приняли предыдущие поколения еврейских литераторов, Синявский ненавидел Россию и почти в каждом своем «сочинении» стремился ее больнее ударить: «Россия — сука, и ты ответишь и за это…», «Либо миру быть живу, либо России». Причем свое извращенно-патологическое представление о России он, как и др. еврейские литераторы, пытается распространить на весь великий русский народ. В книге «Мысли врасплох» Синявский как бы выдает всю суть менталитета еврейских литераторов. Они воспринимают русскую жизнь как блатной на нарах и видят в ней только то, что им в ней больше всего близко, — насилие, эротику, безобразия, хаос. «Как только вековые устои, — пишет Синявский, — сословная иерархия рухнули и сменились аморфным равенством, эта блатная природа русского человека (правильнее, еврейских литераторов. — Авт.) выперла на поверхность. Мы теперь все блатные. Кто из нас не чувствует в своей душе и судьбе что-то мошенническое? Мы способны прикарманить Европу или запузырить в нее интересной ересью, но создать культуру мы просто не в состоянии. От нас, как от вора, как от пропойцы, можно ожидать чего угодно».
Позднее, уже после выхода из лагеря, Синявский выпустил одну из самых гнусных в истории русофобии книгу — «Прогулки с Пушкиным», содержавшую откровенное глумление над великим русским поэтом. Совершенно фальшивая, манерная и придуманная книга выплескивает ушат мерзких ассоциаций, главная цель которых была опоганить даже не Пушкина, а Россию вообще, великую русскую культуру.
Шумным успехом среди еврейских литераторов пользовался один из наиболее ярких представителей еврейский бард В. Высоцкий. Не лишенный песенного таланта и за это принимаемый частью русских людей, деформированных десятилетиями космополитической власти, этот бард, тем не менее, был глубоко чужд России, примешивая в ее народную культуру несвойственные ей уголовные, блатные нотки. Как справедливо писал поэт С. Ю. Куняев: «Высоцкий многое отдавал за эстрадный успех. У “златоустого блатаря”, по которому, как сказал Вознесенский, должна “рыдать Россия”, нет ни одной светлой песни о ней, о ее великой истории, о русском характере, песни, написанной любовью или хотя бы блоковским чувством… Знаменитый бард ради эстрадного успеха, “ради красного словца” не щадил наших национальных святынь… Песни (его)… не боролись с распадом, а наоборот, эстетически обрамляли его».
Еврейские литераторы приложили большие усилия для раздувания славы И. Бродского, пытаясь представить его крупнейшим поэтом. Беззастенчиво они обходили русских писателей, убеждая их подписаться под телеграммой в защиту Бродского. И не у каждого из них хватало смелости отказаться. Некоторые боялись, что их отказ будет расценен как проявление антисемитизма, и поэтому соглашались. Явно по этой причине подписался и литературовед К. Чуковский, который записал в своем дневнике: «Кома (В. В. Иванов, литератор, масон. — Авт.)… предложил мне подписаться под телеграммой к Микояну о судьбе Бродского. Я с удовольствием подписал… Там сказано, будто Бродский замечательный поэт. Этого я не думаю. Он развязный».
Выступить с осуждением антисоветских, по сути дела антирусских произведений литераторов-диссидентов и космополитов было большим гражданским мужеством, чем, опираясь на поддержку западных средств массовой информации, клеветать на свою Родину. М. Шолохов не побоялся выступить с осуждением Синявского и Даниэля на XXIII съезде КПСС, позднее на IV Всесоюзном съезде советских писателей, открыто высказался о «ревнителях свободы печати». «Мне стыдно, — писал великий русский писатель, — не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью все самое святое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытается взять их под защиту, чем бы эта защита ни мотивировалась».
Весьма характерным эпизодом в борьбе русских писателей с еврейскими литераторами была статья «Глухота» поэта И. Лысцова, напечатанная в московской областной газете в марте 1969 и вызвавшая ярость еврейских критиков. Суть ее состояла в том, что Лысцов показал поэтическую глухоту и бездарность многих авторов альманаха «День поэзии 1968 года». Русских поэтов от участия в этом альманахе оттеснили, а их место бесцеремонно заняли еврейские литераторы с их витиеватостью, манерностью, намеренной сложностью стихотворных поделок, претендующих на мастерство, но на самом деле являвшихся посредственной маскировкой скудости, а то и вовсе бессмыслицы содержания.
Альманах стал типичным примером издания, полностью оккупированного «избранным народом» и не подпускавшего к нему «чужих», т. е. русских поэтов. Лысцов совершенно справедливо отмечает, что глухота многих авторов альманаха вовсе «не физического или музыкального свойства, а сугубо гражданственного ее толкования, когда посредственные “пиесы” и “перезвоны” наших песнопевцев все более и более замыкаются в себе, иллюстрируя бесплодные теории “искусства для искусства”. С одной стороны, они сплошь и рядом оказываются элегиями личного, “исповедально-возрастного ряда”, или стихами о стихах, или же совсем не имеют отношения к нашей жизни, к делам, заботам и нуждам народа, а то и обладают специфическим, на обывателя рассчитанным душком». В статье приводились примеры поэтической манерности, глухоты, оторванности от русского народа таких поэтов, как М. Зенкевич, Ю. Мориц, М. Алигер, Б. Ахмадулина, Р. Рождественский, Б. Слуцкий.
В ответ на справедливую критику последовал коллективный донос еврейских поэтов в высшие инстанции; доносчиков поддержали партийная печать и своя критика, в частности, в лице Л. Аннинского, заявившего о некоей угрозе «частичного» проявления русской патриархальной «агрессивности». После этой статьи злопамятная еврейская критика травила Лысцова четверть века. Его творчество замалчивалось, упоминания о нем вычеркивались из газетных и журнальных статей, запрещались выступления. Таким же образом еврейская критика преследовала поэта Б. Примерова, «осмелившегося» в своей статье критиковать их кумира А. Вознесенского. Десятилетиями космополитические критики травили Д. Блынского, Н. Рубцова, А. Передреева, А. Прасолова, Е. Маркина, В. Богданова, И. Хабарова, П. Мелехина и множество др. русских поэтов.
Еврейские литераторы желали купаться в лучах известности и славы. Но к к. 70-х поэзия и проза евреев-«шестидесятников» уже не находили поклонников. Многие распознали их творческое бесплодие и фальшивый пафос. Чтобы вернуть себе внимание бывших поклонников, еврейские литераторы Евтушенко, Ахмадулина, Окуджава, Рождественский предпринимают в н. 1979 выпуск литературного альманаха «Метрополь». «Увы, — замечает писатель С. Семанов, — уровень постаревшей “молодежной прозы” оказался через 15—20 лет столь жалок, что никакого отклика среди интеллигенции не вызвал, произошел политический скандал, и только». Впрочем, этого больше всего и ждали авторы «Метрополя». Обсуждение их «проступка» на страницах советской печати пробудило память о них, уже было заснувшую навсегда в общественном сознании. «Гонимые» и «преследуемые» еврейские литераторы вновь оказались на слуху в излюбленной ими атмосфере скандала. Альманах «Метрополь» удивил русских писателей отсутствием таланта, безвкусицей, графоманией, самохвальством, игнорированием высокого нравственного уровня, достигнутого великой русской литературой от Достоевского и Толстого до Распутина и Белова. В альманахе приняли участие А. Вознесенский, Б. Ахмадулина, Ф. Искандер, Ю. Алешковский, В. Ерофеев, А. Битов, В. Аксенов и тому подобные личности. Стремясь идти вровень с «высокой американской культурой», авторы альманаха поместили в нем «произведения», чуждые и враждебные вековым духовным традициям русской литературы. Ориентируясь на западную маскультуру, участники «Метрополя» как бы декларировали «порнографию духа». Основное направление альманаха было вульгарно-фрейдовское, рассчитанное на бесстыдную рекламу и эпатаж. «Свобода и раскрепощенность» выражались не в художественных формах, а в обилии гнусных, пошленьких, физиологических описаний, нагромождении грубых непристойностей. Как справедливо отмечал писатель С. Залыгин, «целый ряд авторов этого альманаха… просто не являются писателями и не могут делать профессиональную литературу… Это не литература, это нечто другое».
Однако с помощью зарубежных радиостанций псевдолитература, представленная в альманахе, объявлялась на весь мир вершиной российской прозы и поэзии, а его в основном бездарные и непристойные авторы — самыми талантливыми писателями СССР, преследуемыми антисемитской властью.
Из-за боязни прослыть антисемитами русские писатели сознательно обходили в своих произведениях еврейскую тему, и если и показывали евреев, то только в хвалебном духе. Однако художественное, публицистическое отражение жизни требовало правды, замалчивание действительной роли евреев, особенностей их менталитета в общественной жизни вызывало много серьезных вопросов у читателей. Русские писатели начинают тяготиться еврейской цензурой. Наиболее мужественные из них делают первые, сначала робкие, попытки преодолеть антирусский гнет.
В 1956 выходит роман В. Иванова «Желтый металл», рассказывающий о хитроумной цепочке хищений золота с сибирских золотых приисков и перепродаже его за границу. За этой уголовной группой стоят еврейские ловкачи, которые отладили преступную систему сбыта. Иванов первым в советской литературе затронул проблему разлагающего влияния сионистской идеологии, чем вызвал на себя удар еврейских кругов.
Однако в центре идеологических баталий сер. ХХ в. оказался роман И. Шевцова «Тля» (1964), который вызвал наиболее острую журнально-газетную полемику. Именно в адрес этого произведения был выпущен целый поток злобных рецензий либерально-космополитической интеллигенции, которая в авторе усмотрела врага «прогресса». В романе показано тлетворное влияние узкой прослойки интеллигенции (ядро «малого народа», по определению И. Шафаревича), которая в 60-е активизировала свои усилия по разложению моральных устоев общества, выполняя известную доктрину А. Даллеса о ликвидации СССР изнутри. Автор обратился к волновавшей в то время общественность теме — противостояние в искусстве космополитов и патриотов. Ориентация еврейских кругов на западные, авангардистские течения в искусстве означала идеологический подрыв внутри государственной системы. Писатель в концентрированной, обобщенной форме изобразил действия «пятой колонны» в рамках партийной системы. В салончике некоего Осипа Давидовича защитники западного образа жизни разрабатывают планы наступления на русское искусство и русскую жизнь. Тонко выписаны характерные приметы русофобов: циничное отношение к русской культуре, грубый практицизм, преследование талантов, страсть к интриганству, жажда золота и власти.
Последующие романы И. Шевцова («Во имя отца и сына…», «Любовь и ненависть», «Бородинское поле», «Грабеж», «Остров дьявола» и др. (см. более подробно ст. в энциклопедии) посвящена анализу общественного развития на протяжении двадцати с лишним лет. Шевцов пророчески предупреждал о духовном и политическом рабстве, которое несет миру сионистское движение. С выходом в свет романа «Тля» в советском обществе окончательно оформился раскол интеллигенции на два лагеря: патриотов и диссидентов (космополитов, антипатриотов).
У Шевцова появились последователи. Под влиянием его произведения был создан роман «Богиня победы» (1967) Н. Асанова. Действие происходит в среде ученых, где своеобразная «тля» разъедает научный коллектив.
Остросюжетные романы В. Кочетова («Журбины», «Братья Ершовы», «Секретарь обкома», «Чего же ты хочешь?») также жестко высветили тему противостояния патриотов и космополитов. В романе «Чего же ты хочешь?» (1970) иноземные гости, посещая СССР, занимаются идеологической диверсией, вербуют внешних и внутренних диссидентов. Таковы американские евреи Порция Браун и Юджин Росс. Тем же занимаются и евреи — представители компартий Франции, Англии, Италии и др. Характерным типом в романе представлен итальянец Бенито Спада, «липовый» коммунист, поклонник идей Троцкого, женатый на русской женщине Лере. Усилия этих групп были направлены на «разложение, подпиливание идеологических, моральных устоев советского общества». По ходу повествования выясняется, что «братия браунов и россов, пожалуй, находится на верном пути, расшатывая устои советской морали». Прямой продукт их деятельности — ловкий молодой человек, готовый за валюту стать агентом др. государства.
Творчество А. Иванова, одного из крупнейших русских писателей 2-й пол. ХХ в., мастера эпических произведений, гл. редактора журнала «Молодая гвардия», замалчивалось сионистской критикой по причине антисемитизма. В своих романах «Тени исчезают в полдень» (1963), «Вечный зов» (1971—76) писатель резкими штрихами очертил преемственность «пятой колонны» в Советском Союзе и троцкизма в его откровенно иудейской форме.
Арнольд Лахновский в беседе с Полиповым цинично размышляет о будущих планах сокрушения державной мощи страны в разгар Великой Отечественной войны: «Борьба да-леко не окончена! Наших людей еще много в России. А за ее пределами еще больше.. Ты даже не представляешь, какими мы располагаем силами. Какой мощью… Только действовать теперь будем не спеша. С дальним прицелом». «Мы будем бороться за людей с детства, юношеских лет, будем всегда главную ставку делать на молодежь… Так это умел делать Троцкий».
70—90-е ХХ столетия ознаменовали собой новый этап борьбы за влияние на души людей. Средоточием духовной брани стали литературно-общественные журналы и газеты, в которых собирались лучшие силы русской литературы и публицистики — с одной стороны («Молодая гвардия», «Наш современник», «Москва»). А с др. стороны — на противоположном полюсе резче обозначили свое неприятие любого проявления русского национального самосознания поборники демократии («Юность», «Новый мир», «Литературная газета», «Знамя»).
Журнал «Молодая гвардия» первым делает вызов еврейским литераторам, начинает с ними полемику, называет имена врагов России. В «Молодой гвардии» впервые увидели свет замечательные образцы русской национальной публицистики — «Письма из русского музея» В. А. Солоухина, записки-воспоминания художника И. С. Глазунова, статьи о русской духовной культуре М. П. Лобанова («Просвещенное мещанство», 1968), Д. Балашова («Господин Великий Новгород»), стихи В. Фирсова, Ф. Чуева, И. Савельева, В. Сорокина и др.
«Молодая гвардия» необыкновенно смело (по тем временам) заговорила о трагической судьбе русской культуры, и прежде всего Православной церкви, в эпоху еврейских большевиков. Авторы журнала предпочитали русских духовных подвижников Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского революционным демократам вроде Чернышевского. В русской деревне они видели основу духовности, явно симпатизировали национальной культуре ХIХ в. (напр., церковной живописи Врубеля и Нестерова), не боялись критиковать кумира либеральных демократов М. Горького, показывать «просвещенное мещанство» еврейских литераторов. Журнал фактически призывал русских людей открывать, изучать, охранять и беречь свое великое духовное наследие, противостоять «американизации духа». В борьбе «Молодой гвардии» за сохранение русской культуры и против «американизации духа» главным оппонентом выступил леволиберальный «Новый мир». Еврейских авторов и редколлегию этого издания «возмущала наглость» русских патриотов, осмелившихся возрождать то, что, по «новомировским» взглядам, уже давно умерло и глубоко похоронено. Статьи «Нового мира» против русского возрождения напоминали обычные доносы, а по злости и концентрированной ненависти к русскому оставляли далеко позади официальные поношения журнала «Коммунист». Так, в статье против «Молодой гвардии» в «Новом мире» члена его редколлегии еврейского публициста А. Г. Дементьева чувствуется просто звериная злоба к «добрым храмам» и «грустным церквям», «пустынножителям и патриархам», к русской крестьянской культуре (ее ценителей критик называет «мужиковствующими»). Взамен всего этого еврейский большевик предлагает бодрое строительство коммунистического общества по директивам ЦК КПСС, симпатизируя на самом деле космополитизму и американизации духа.
На антирусский выпад Дементьева в июле 1969 последовало письмо 11 известных русских писателей, в их числе — М. Алексеев, С. Викулов, А. Иванов, П. Проскурин, С. Смирнов, В. Чивилихин. Русские писатели отметили космополитический характер направления, заданного «Новым миром», стремление этого журнала извратить и очернить развиваемую «Молодой гвардией» программу воспитания русского патриотизма, беззаветной любви к Отечеству. В открытом письме показывались лживость и фальшивость позиции Дементьева, фактически раскрывалась еврейская подоплека его общественных взглядов.
Во 2-й пол. 60-х русские писатели, особенно активно противостоящие еврейскому засилью в русской литературе, начинают селиться в окрестностях Троице-Сергиевой лавры, в Радонеже, прежде всего возле станции Семхоз. Здесь обосновались А. Иванов, С. Куняев, В. Фирсов, И. Шевцов, И. Кобзев, Г. Серебряков, Ф. Чуев, В. Сорокин, И. Акулов, Н. Камбалов, С. Высоцкий, Б. Орлов, В. Чалмаев, В. Шугаев и др. — многие из них были авторами «Молодой гвардии». Возник своего рода союз единомышленников, объединенных общими духовными устремлениями и готовностью бороться с сионизмом. Т. к. почин этому объединению дал писатель И. Шевцов, то Би-би-си в одной из радиопередач объявило, что «черносотенец Шевцов создал под Загорском в пос. Семхоз анти-Переделкино». Как прокомментировал сообщение Би-би-си сам Шевцов, «эти слова надо понимать так, что в подмосковном Переделкине обитают в подавляющем большинстве писатели-евреи».
Духовная струя журнала «Молодая гвардия» стала живительной силой при возникновении еще одного центра формирования и развития русского национального сознания и борьбы с идеологией «избранного народа». Им становится журнал «Наш современник» во главе с поэтом С. В. Викуловым (до этого занимавшим пост зам. гл. редактора «Молодой гвардии»), который впоследствии писал: «Новая команда “Нашего современника” с самого начала была одержима целью пробуждать в народе национальное сознание, угнетенное тяжелым прессом “пролетарского интернационализма”, а через него — патриотизм (причем не только советский, как требовали от нас идеологи партии), воспитывать в русских чувство человеческого достоинства, готовность немедленно дать сдачу тем, кто это достоинство унизит или оскорбит». Викулов сделал ставку на талантливую русскую молодежь, живущую в глубине России. В журнал потянулись писатели, имена которых позднее стали знаменитыми по всей России — В. Белов, В. Распутин, Е. Носов, Ф. Абрамов, В. Лихоносов, О. Фокина, В. Астафьев, А. Знаменский, В. Шукшин. Все они были убежденными противниками еврейского засилья в литературе в жизни.
В 1977 в рамках писательских организаций проходит дискуссия «Классика и мы», ознаменовавшая собой первое крупное восстание русских писателей, борющихся за влияние на общество с силами еврейских литераторов, поддерживаемых прозападной частью партийной верхушки. В противостоянии еврейскому засилью в литературе решающую роль на этой дискуссии сыграли С. Куняев, В. Кожинов, П. Палиевский.
Продолжая эту борьбу, Куняев в 1978 написал открытое письмо в ЦК КПСС (поводом было издание альманаха «Метрополь»), где обвинял партийных чиновников в политическом двурушничестве, в потворстве антирусским антигосударственным группам еврейских писателей.
В 80-х большое значение имели открытые письма Астафьева известному сионисту и масону Н. Эйдельману, выступившему с резкими выпадами против русского народа и деятелей русской культуры. Эйдельман обвинял в «бедах» евреев русский народ. В ответ Астафьев напомнил Эйдельману, что его соплеменники находились в лагерях и страдали за свои преступления против России, что евреи пытались решать судьбу русских, не спрашивая их самих, хотят ли они этого. Отповедь Астафьева сионистам была поддержана русской общественностью и прежде всего такими писателями, как В. Распутин и В. Белов.
Еврейский вопрос начинают поднимать даже те писатели, которые считались верными сторонниками «избранного народа», напр., В. Катаев. В 1960—70-х он выпускает ряд мемуарных произведений — «Святой колодец» (1966), «Трава забвения» (1967), «Алмазный мой венец» (1978), в которых в осторожной форме показывает затхлую атмосферу, вносимую в русскую литературу еврейскими литераторами, считавшими себя «хозяевами жизни».
В своей повести «Уже написан Вертер» (1979) Катаев показывает тот ад, который принесли русскому народу еврейские большевики. Герой повести, чудом спасшийся от расстрела юнкер Дима, воспринимает жуткую явь как сон. В повести описаны фантомы-вещи и фантомы-люди: черно-кожаные комиссары с маузерами, здание гаража, в котором происходят расстрелы, Наум Бесстрашный, утверждающий на крови мировую революцию. На крови и предательстве основана и любовь главных героев в дни еврейской революции.
Поэт Я. Смеляков одним из первых поднял тему ответственности еврейских большевиков перед русским народом. В стихотворении «Жидовка» Смеляков писал:

Прокламация и забастовка.
Пересылки огромной страны.
В девятнадцатом стала жидовка
Комиссаркой гражданской войны.

Ни стирать, ни рожать не умела,
Никакая не мать, не жена —
Лишь одной революции дело
Понимала и знала она…

Брызжет кляксы чекистская ручка,
Светит месяц в морозном окне,
И молчит огнестрельная штучка
На оттянутом сбоку ремне.

Неопрятна, как истинный гений,
И бледна, как пророк взаперти.
Никому никаких снисхождений
Никогда у нее не найти.

Все мы стоим того, что мы стоим,
Будет сделан по-скорому суд,
И тебя самое под конвоем
По советской земле повезут…

В трудах видного литературоведа и критика В. Кожинова содержится объективный анализ литературно-общественного развития советского периода. В своих публикациях Кожинов затрагивает еврейскую тему: «У нас развелось много сочинителей, которые объявляют любого неугодного им литератора “антисемитом”, если он имел неосторожность критически отозваться о том или ином человеке “еврейской национальности”.
Такого рода наскоки преследуют нередко сразу две задачи: дискредитировать литературного “противника” и более или менее явно заявить о мнимых “преследователях” и “дискриминации” евреев в нашей стране».
«Итак, с точки зрения Заславского, любое критическое суждение о евреях и даже молчание о них (вместо восхваления) есть антисемитизм. Надо прямо сказать, что он ошибался, говоря о неком “трусливом” молчании русской литературы о евреях после Некрасова. Дело совсем в другом: собрания сочинений Толстого, Лескова, Чехова, Куприна, Блока, Андрея Белого и мн. др. с к. ХIХ в. издавались и продолжают до сих пор издаваться в урезанном виде (притом сокращения касаются только одного — еврейского “вопроса”), даже если называются “полными”».
Кожинов говорит о нечистоплотных методах, которые используются в борьбе против неугодных русских авторов, когда вместо серьезного разговора «сразу же сыплются обвинения в антисемитизме, шовинизме, черносотенстве, даже фашизме».
«И надо прямо сказать: этого рода “практика” неизбежно ведет к результату, прямо противоположному задаче, которую вроде бы ставят перед собой некоторые литераторы: все большее число людей начинает ясно понимать, кто являют собой действительных шовинистов, не терпящих абсолютно никакой критики в свой адрес…».
В романе В. Белова «Все впереди» (1993) выведен образ еврея-дельца, «идущего впереди» Миши Бриша, который действует в среде технической интеллигенции. Прозвали его так за необыкновенное умение чувствовать перемену идеологического «ветра» и вовремя «пересаживаться на свежую лошадь», выгодно используя обстоятельства. М. Бришу не страшны никакие житейские бури, т. к. крепкая еврейская спайка защищает его интересы. Бывший приятель Бриша, Медведев, справедливо замечает, что в случае неприятностей на спасение Бриша «бросилась бы целая армия защитников. Пол-Москвы встало бы, стало стеной».
В идеологических спорах ученых-интеллигентов раскрываются способы «перестройщиков» — революционеров новой формации:
«— Чтобы уничтожить какой-нибудь народ, вовсе не обязательно забрасывать его водородными бомбами, достаточно поссорить детей с родителями, женщин противопоставить мужчинам.
— А сколько других приемчиков. “Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет”. Это любимая поговорка Миши Бриша. Нашего общего друга. Однажды, я понарошку сказал ему, что Христос не еврей. Конечно же Миша немедля присобачил мне здоровенный антисемитский ярлык. А ведь еще за минуту до этого доказывал, что никакого Христа вообще не было. Нет, какова логика, а?»
Ловкий преуспевающий делец, Михаил Гергиевич Бриш, не задумывается о «вечных» нравственных проблемах, давно освободился от оков совести и чести, мечтает покинуть варварскую страну. Тысячелетняя ненависть к русскому духу и чванство просыпаются в этом современном, казалось бы, интеллигентном и цивилизованном господине: «Мой народ, кстати, не чета твоему. Не чета. Мы дали миру столько великих людей, что вам и не снилось! Мы обогатили мировую культуру. Нашими мифами до сих пор питается христианство, а вы? Вы — скифы, как сказал Блок. Вам вообще суждено исчезнуть!»
Потому выводы автора неутешительны и обращены к сердцу русского человека. Устами одного из своих героев (трагически погибшего) писатель предупреждает: «Теперь нам пора отрешиться от всяких иллюзий. В том числе и от той, что все впереди. Конечно, тут легко впасть в другую крайность, решив, что впереди у нас ничего уже нет. Это было бы не меньшей ошибкой. … Мы обязаны жить. Но как? Мне кажется, что для нас нет выбора в способе жизни. Одна лишь ясность ума, наше мужество и жажда добра помогут нам выстоять среди лжи и страдания, Но прежде надо сбросить с глаз пелену иллюзий». Т. е. перестать быть завороженным обывателем и покупаться на иллюзии технического «рая», научиться различать бесовское обличие под маской либерала-прогрессиста.
В русской публицистике выделяется имя В. Хатюшина — ведущего критика журнала «Молодая гвардия». В своих острых статьях он разоблачал критиков «поколенья Нового Арбата», которые практиковали субъективизм и тенденциозность в оценке художественных произведений. Хатюшина отличает стремление к четким бескомпромиссным формулировкам, помогающим выявить подлинное лицо т. н. «демократической», «перестроечной» литературы, которая выделилась из Союза писателей в отдельное объединение под названием «Апрель» (1989). В эту группу в основном вошли писатели еврейского происхождения, насаждавшие нетерпимость, кастовость в творческих союзах.
Хатюшин определяет вектор движения литературы 80—90-х: «…тенденциозность — это сознательное нежелание писателя видеть и изображать жизнь во всей совокупности ее проявлений. Когда автор увлечен какой-либо, взятой не из реальной действительности, а головной идеей, долженствующей утвердить в общественном сознании субъективную точку зрения, выгодную ему самому или некой, пусть даже многочисленной, группе людей, тогда неизбежно и выступает на арену искусства это дурное явление — тенденциозность». Тенденциозность проявляется в навязывании всему обществу выдуманных диссидентами штампов: «Арбат внедрился в наше общественное сознание не случайно, он стал как бы центром оторванного от жизни и от народа круга интеллигентствующих бездельников, именующих себя нонконформистами и разуверящихся во всем: в Родине, в народе, в себе, наконец».
«Пусть даже “дети Арбата” для них своего рода метафора, тем не менее народ наш — это столь грандиозная величина, что она никак не умещается в границах подобного метафорического видения.
Что же касается романа А. Рыбакова, то приходится с уверенностью говорить: роман этот абсолютно тенденциозный, от начала до конца написанный по заданной схеме».
Творчество Е. Евтушенко, А. Вознесенского, Б. Ахмадулиной получает в статьях Хатюшина исчерпывающую характеристику как проявление узко-салонного, отчужденного от действительной жизни, графоманства с политическим уклоном.
В романе В. Хатюшина «Поле битвы» (2001) в остросюжетной, символически-философской форме раскрываются действия еврейской кагальной элиты в современной России, которая «надолго вперед отработала избирательные технологии» и не собирается выпускать власть из своих рук.
В н. 90-х место гл. редактора журнала «Молодая гвардия» занял А. Кротов, сменивший на этом посту А. Иванова. Кротов продолжил патриотическую линию журнала, в своих статьях и романах отстаивал идеологию русского возрождения. В сборнике «Русская смута» (1999) представлена хроника борьбы за власть и негативная роль интернационал-интеллигентов в современной действительности: «…высшая интеллигенция космополитична и интернациональна. Она — источник всех катаклизмов и всех бед на земле. Она и главная угроза существованию земной цивилизации, ибо создает и обслуживает идеологию любой власти вне Бога, вне гармонии и вне единения человека с природой». Свое творчество и публицистику Кротов посвятил разоблачению сионистских корней современной демократии.
В 1999 вышел роман А. Проханова «Красно-коричневый», посвященный трагическим событиям 1993. Роман о русском сопротивлении, о баррикадах в центре Москвы. Не случайно название романа: красно-коричневыми еврейские либералы объявили в к. 80-х русских патриотов, не желающих мириться с разрушительными «реформами». Острое, напряженное повествование раскрывает многие тайны современного мира. Еврейский стрелок «Иерихона», снайпер Марк, открывает детали заговора, военно-психологической операции против защитников Дома Советов: «Мы будем их убивать, чтобы кровь стекала по ступеням Белого Дома… Мы устроим здесь такое побоище, такой пожар, чтобы он был виден на всю Европу и Азию и весь следующий век нам бы никто не мешал работать».
В ХХI в. тема сионизма продолжает оставаться одной из острейших тем поэзии и публицистики. Поэты патриотического направления А. Харчиков, Л. Корнилов обращаются к теме американо-масонского наступления на христианский мир.
Публицистические выступления Б. Миронова посвящены анализу духовного кризиса в мировой и отечественной истории с к. ХIХ в. Книги Б. Миронова продолжают ту линию русской публицистики, которая связана с идеологией национального возрождения (М. Меньшиков, И. Ильин), национального освобождения от иудейского ига: «Лишить нас национального инстинкта, национальной памяти, национального самосознания — единственная возможность евреев укрепиться в России. Сохранить за собой богатство и власть». Миронов рассматривает демократические «перемены» в России к. ХХ в. как завершение начатого в 1917 сионо-масонского переворота. Он определяет историческую задачу современного поколения: «Ни в чем другом так остро не нуждается Россия и ничто не способно спасти ее, обеспечить расцвет грядущей России, как свободный, достойный, гражданственный русский человек».
Перестройка и установление криминально-космополитического режима Ельцина — Путина поставили точки во многих дискуссиях русских и еврейских писателей. Для тех и др. отпала необходимость скрывать свои национальные ценности и приоритеты. Позиции каждой стороны обнажились до предела. Еврейские литераторы создали свои организации в духе «Апреля» и ушли из рядов бывшего Союза писателей СССР. Многие из них, уже не скрываясь, раз и навсегда выбрали для себя круг литературных тем и сюжетов, близких им по своему менталитету талмудических истин: «бери от жизни все, не дай себе засохнуть», «всё и сразу, ведь ты этого достоин…». Для этой группы литераторов, как и в эпоху еврейских большевиков, доминирующими стали темы разрушения христианской культуры, воинствующего безбожия, сатанизма, антипатриотизма, воспевания свободного секса, описания ненормальной психики, смакования зверств, жестокостей, развратных действий и натуралистических сцен. Как и ранее, столкновение талмудической и христианской идеологий завершилось полным размежеванием. Русская литература продолжила свой путь духовного возвышения, очищения и преображения человека на основе незыблемых христианских истин. Основной пафос русской литературы связан с поиском и утверждением героического начала в современной борьбе христианства с духом иудаизма.
О. Платонов, Н. Григорьев

http://www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=1&id=4178
Имеющий уши, да услышит...

Аватара пользователя
Виктор
Сообщения: 94
Зарегистрирован: 04 авг 2013, 19:34
Откуда: Аксайская станица
Контактная информация:

Re: Еврейский вопрос в русской литературе

Сообщение Виктор »

Литературное творчество "избранных", сформировало в матрице, полки своих сторонников и такие вот поэты, как Майк Зиновкин, становятся победителями в конкурсах, например "Поэт года" 2013, на стихире. Через какие то 150 лет, после Некрасова, Тютчева, русский народ, без зазрения совести, делает выбор в пользу гариков, майков, ставя им безконечное количество лайков. Вот один из опусов поэта года.

А мне легко жить без Христа !
На моей шее нет креста,
Не соблюдаю я поста –
Ем, что попало.
Моя религия проста :
Лишь совесть чтоб была чиста,
Да чтобы ложь мои уста
Не оскверняла.

Как то вот, в качестве ответа, написалось: Я сторонюсь от синагоги - подальше быть от сей чертоги.

Аватара пользователя
cossacknn
Сообщения: 461
Зарегистрирован: 08 июн 2013, 15:03
Контактная информация:

Re: Еврейский вопрос в русской литературе

Сообщение cossacknn »

Ну да, О.Платонов и подобные авторы несомненно источник премудрости :))) но только для зацикленных на жидо-масонах и оправдывающих их повсеместным проникновением и вездесущностью собственное ничегонеделание :))).

Аватара пользователя
Виктор
Сообщения: 94
Зарегистрирован: 04 авг 2013, 19:34
Откуда: Аксайская станица
Контактная информация:

Re: Еврейский вопрос в русской литературе

Сообщение Виктор »

Правильнее сказать в контексте статьи, что если пороки свойственные одному народу, ранее отвергались и высмеивались русскими классиками, то сейчас другой народ избравший для себя путеводителем Христа - Бога нашего, в большей своей массе присовокупился к орде космополитов и потребителей. И всё это опять рядится в одежды прогресса и цивилизованности. Хоть бы чуток отстать нам от этой гонки.

Аватара пользователя
Харбин
Сообщения: 1496
Зарегистрирован: 03 окт 2013, 11:40
Откуда: Омск
Контактная информация:

Re: Еврейский вопрос в русской литературе

Сообщение Харбин »

cossacknn писал(а):Ну да, О.Платонов и подобные авторы несомненно источник премудрости :))) но только для зацикленных на жидо-масонах и оправдывающих их повсеместным проникновением и вездесущностью собственное ничегонеделание :))).

Ну да, надо заниматься самобичеванием, самоуничижением и обличением собственных язв, не замечая тлетворного влияния иудейства. Свои язвы мы сами знаем, вот только чужих нам не надо.
Вот только не надо "такой" иронии в адрес Платонова, уж его-то никак не обвинишь в бездействии. А потом, если у вас есть повод для критики, то будьте любезны, выступите адвокатом иудеев.
Имеющий уши, да услышит...

Аватара пользователя
cossacknn
Сообщения: 461
Зарегистрирован: 08 июн 2013, 15:03
Контактная информация:

Re: Еврейский вопрос в русской литературе

Сообщение cossacknn »

Пожалуйста, в защиту таких, как Леонид Канегиссер, выступлю адвокатом без проблем. В то время, как большинство жителей Петрограда, не покладая рук, трудилось на победу революции он единственный, кто пошел и застрелил видного большевистского функционера - главу Петроградской ЧК Урицкого.
Вложения
Канегиссер.jpg
Канегиссер.jpg (65.92 КБ) 4179 просмотров

Аватара пользователя
Харбин
Сообщения: 1496
Зарегистрирован: 03 окт 2013, 11:40
Откуда: Омск
Контактная информация:

Re: Еврейский вопрос в русской литературе

Сообщение Харбин »

Радикальный подход, ничего не скажешь! Только упускаете одну важную вещь - война ведется в умах и душах человеческих. Выстрелы Каннегиссера и Коверды это скорее исключения, подтвердившие победу лукавого в данный отрезок истории. Сегодня это выродилось в бросок гнилым помидором в Горбачева в Омске. А толку-то?
Имеющий уши, да услышит...

Аватара пользователя
cossacknn
Сообщения: 461
Зарегистрирован: 08 июн 2013, 15:03
Контактная информация:

Re: Еврейский вопрос в русской литературе

Сообщение cossacknn »

Что же касается "язв", то должен Вам сказать, что знаменитый тезис барона Монтескьё "каждый народ достоин своей участи" (впоследствии многократно повторенный в различных вариациях другими философами и мыслителями) никто так и не смог убедительно опровергнуть. Много лет назад я думал, что это всего лишь красивая хлёсткая фраза. Потом стал понимать, что это правило, но полагал что всё же есть множество исключений из него. Сейчас же совершенно понятно стало, что это аксиома - каждый народ действительно имеет ту жизнь, которую и заслуживает.
Прав был барон.
Вложения
Montesquieu-4.jpg
Montesquieu-4.jpg (18.05 КБ) 4176 просмотров

Аватара пользователя
Андрей
Сообщения: 541
Зарегистрирован: 14 июн 2013, 09:42
Откуда: Ростов на Дону-ст.Константиновская ВВД
Контактная информация:

Re: Еврейский вопрос в русской литературе

Сообщение Андрей »

Прав был барон.- 100%
«Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом.Бог уловляет мудрецов их же лукавством, и совет хитрых становится тщетным» (Иов 5: 13).

Аватара пользователя
Харбин
Сообщения: 1496
Зарегистрирован: 03 окт 2013, 11:40
Откуда: Омск
Контактная информация:

Re: Еврейский вопрос в русской литературе

Сообщение Харбин »

cossacknn писал(а):Что же касается "язв", то должен Вам сказать, что знаменитый тезис барона Монтескьё "каждый народ достоин своей участи"

Материализм, в духе Мардохея Леви. Все с точностью до наоборот, сознание определяет бытие. Не народ творит свою участь, а сознание народа изменяется под определенную участь. Кто способен изменять сознание народа, тот и творит историю народа.
Имеющий уши, да услышит...

Ответить

Вернуться в «ИДЕОЛОГИЯ БРЕДА»

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и 11 гостей